Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Помню, я сказал что-то лестное о Маклакове, но М.С. как-то даже «обиделся». Надо сказать правду: Маргулиес был очень тщеславен и честолюбив и к таким людям, как Милюков, Гучков, Маклаков, имевшим всероссийское (и даже мировое) имя, относился крайне ревниво, ибо у Маргулиеса такого имени не было и быть не могло. Был «тридцать третий градус» — и только. Поэтому при всяком случае он пускал всевозможные шпильки всем трем: Милюков — Базаров, Гучков — бреттер, а о Маклакове, когда я сказал о нем что-то лестное, М.С. ответил «снисходительно»: «Ну, да он оратор неплохой. Но он же ведь психопат-бабник. Если вы только повесите на стену юбку, он сразу под нее полезет. И к тому же — это общеизвестно — он патологически скуп, просто жаден. На каком-нибудь концерте или собрании всегда норовит так надеть пальто и улизнуть, чтоб не дать на чай в гардеробной, а в ресторане — чтоб не дать лакею на чай».

Когда я дал М.С. подписать еще раз прошение о визах, которое уже подписали Милюков, Гучков, Маклаков, Церетели и под их фамилиями везде было «ancien ministre», Маргулиес, взяв ручку, чтоб подписать, как бы невзначай бросил: «Собственно говоря, и под моей фамилией вы могли бы напечатать „ancien ministre“». Это относилось к его кратковременному «министерству» в эфемерном Северо-Западном правительстве при генерале Юдениче. Чтоб доставить старику удовольствие, я, конечно, припечатал и под Маргулиесом «ancien ministre». Вообще, при несомненной одаренности и недюжинности в М. С. Маргулиесе было много (пожалуй, даже чересчур!) суетности. С библейским Экклезиастом — «все суета сует и суета всяческая» — он никак не мог бы согласиться. Суетой — жил.

Кстати, о суетности. Уже после моего вступления в ложу «Свободная Россия» я зашел как-то к Я. Б. Рабиновичу. У нас были очень хорошие, дружеские отношения, но, разумеется, о моем посвящении я бы ему не сказал: «тайна есть тайна». Но как только мы сели в его кабинете, Я.Б. говорит: «Ну, поздравляю вас, Р.Б.». — Я удивленно: «С чем?» — «С вступлением в наш орден вольных каменщиков». — Я удивился вдвойне: «Во-первых, откуда вы знаете? И во-вторых, почему в наш?» Я.Б. ответил с улыбкой: «В „наш“? Потому, что я тоже состою в ордене, и довольно давно. А узнали в нашей ложе „Юпитер“ все мы, потому что для нас, масонов, никакое посвящение не секрет, мы всегда узнаем о них. И скажу вам, что все мы пожалели, что вы вступили не к нам в „Юпитер“, а к Маргулиесу в „Свободную Россию“». — «Какая же разница?» — «Большая. У нас в „Великой Ложе Франции“ сохранилось больше от древнего масонского шотландского ритуала. А „Великий Восток“, весь в целом, гораздо более политичен. Маргулиеса же ложа — это больше общественно-политическое объединение, чем масонское». — «Ну, мне это, пожалуй, как раз и более подходяще. Вы более-менее мистик, а я насчет мистики слабоват». И я рассказал Я.Б. о том, что меня толкнуло в ложу Маргулиеса (о «прыгайте, гражданин!»). Я.Б. сказал: «Боюсь, что и тут вы разочаруетесь. У Маргулиеса нет больших связей, которые бы вам помогли». Дальше в разговоре я спросил Я.Б., давно ли он в масонстве, он сказал, что — довольно давно, но когда я спросил его, в каком же он градусе, Я.Б., смеясь, от ответа уклонился. Кто-то мне потом говорил, что он был в семнадцатом градусе (и это, если не ошибаюсь, последний градус перед тридцать третьим).

Я.Б. был человек веселый, остроумный. Спросил, как мне понравились братья «Свободной России», я ответил: «Ничего. Есть люди полноценные, интересные». — «Видите ли, в русские масоны идут две категории людей, — сказал Я.Б., — евреи и кавалергарды, — и засмеялся, — у вас, кажется, насчет кавалергардов слабо, а вот у нас — князья, графы и прочие родовитые „кавалергарды“». Это было верно. Позднее я встречался на агапах и с Вяземским, и с Шереметевым, и с Давыдовым, и с Товстолесом, и с другими «кавалергардами». Толковали мы с Я.Б. о многом. Он пригласил меня в воскресенье на обед, сказав, что будут Н. Н. Евреинов и А. Н. Пьянков. Я понял, что оба — масоны. Но Евреинов отзвонил, не мог прийти. А. А. Пьянков пришел. После обеда как-то случайно зашел разговор о суетности. Ученый-египтолог А. Н. Пьянков, большой приятель Я.Б., был человек довольно парадоксальный: ум эксцентричного склада, цинический, но в меру, без вульгарности. Когда после обеда мы пили чай, Пьянков, шутя и смеясь, заговорил о суетности в масонстве.

— В наших черносотенных кругах всякие ихтиозавры и динозавры пишут о масонах пудовые глупости, приписывая нам какие-то «сатанинские мессы» и прочую чушь. Но в известном смысле можно сказать, что некий «сатанизм» в масонстве есть.

Зная любовь Пьянкова к «парадоксам», и Я.Б. и я улыбались.

— Нет, нет, не смейтесь, — продолжал, сам улыбаясь, Пьянков. — Давайте разберемся, но — мудро. Что такое сатана? На что он толкает? Конечно, прежде всего, на суету сует, ибо суета сует и есть его аура. А чем в своей сути живут масоны? Скажем, положа руку на сердце, именно суетностью, а в этом и есть «сатанизм». Все эти разговоры о «братской любви к людям», о «нравственном самоусовершенствовании», о «совокупном познании истины», «о Боге как существе всемогущем, вечном и бесконечном», все это словеса, прикрывающие суетность. Часто человек идет в масонство, чтоб не быть простым обывателем Иваном Ильичем, а стать неким «братом, охраняющим входы» или «братом дародателем», и это льстит — чему? Его суетности. Наш «брат» Н. Н. Евреинов правильно развивает теорию «театрализации жизни», так называемого «театра для себя». «Театр для себя» живет в каждом. И вот, когда Иван Ильич преображается из простого обывателя в «брата, охраняющего входы», он входит уже в какую-то «роль». И «роль» эта ему нравится. Пусть экзистенциально он тот же Иван Ильич Перепелкин, но для себя он уже «брат дародатель» или «брат, охраняющий входы». И какие-то в миру знаменитые люди называют его, простого Ивана Ильича, своим «братом». Вот и начинается «театр для себя», которым Иван Ильич живет. Причем это еще прикрыто «тайной». А «тайна» — сильная вещь. «Тайна» — великий мотор в человеке. Об этом умно говорит Зигмунд Фрейд. А все это вместе, конечно, суета сует, которую любит именно «сатана».

Пьянков сам улыбался. Я.Б. смеялся, хорошо зная Пьянкова.

Но Александр Николаевич, вы же не станете отрицать, что есть подлинные масоны, верующие в правду масонства, ну, например, Григорий Николаевич Товстолес, как-то искренне сказавший: «Масонство — это мой монастырь».

Ну, вот он и есть настоящий Иван Ильич! Он верит в пустоту высокопарных слов и пробует наполнить их своими довольно неясными добрыми чувствами. Но от этого общая суета сует не исчезает.

Когда прошел какой-то положенный срок и мне надо было переходить из «учеников» во второй градус — в «подмастерье», М.С. сказал мне: «Р.Б., прочтите какой-нибудь доклад в ложе, и мы переведем вас во второй градус». Я предложил, что прочту доклад «О начале коммунистического террора», из книги «Дзержинский», которую я готовил. «Вот и великолепно!» — сказал М.С. Я прочел этот доклад в ложе «Свободная Россия», перейдя тем во второй градус со званием «подмастерья». Тут я снял кожаный передник «ученика» и надел голубую ленту с золотым шитьем через плечо и такой же шитый золотом голубой передник. Так я вошел в «голубое масонство».