Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

О Парчевском Хенкин пишет, что во времена служения Хенкина в НКВД (своей подлинной работы он не вскрывает) Парчевский работал не только в «Последних новостях», но слал некие «рапорты» и в советское полпредство, то есть попросту «стучал». Когда «Последние новости» послали Парчевского в Парагвай исследовать, почему русские эмигранты из Франции вдруг потянулись гужом в эту «экзотическую Америку», Парчевский ездил в Парагвай и напечатал интересный репортаж о сем парагвайском «исходе» русских из Франции. Репортаж вышел и отдельной книгой. Но копии его шли, оказывается, и в полпредство. Не удивляюсь. Впечатления Иисуса Христа Парчевский никак не производил. Во время войны он со всей семьей уехал в СССР, причем вовсе не на Архипелаг ГУЛАГ, а на работу. Допускаю, что и в ложе «Свободная Россия», где после Хатисова Парчевский стал «братом оратором», этот человек с мокрыми руками «постукивал» КУДА НАДО.

История провокаций в русской эмиграции еще не написана. Только Б. В. Прянишников в «Незримой паутине» описал, как РОВС был насквозь пронизан так называемой «Внутренней линией», то есть советскими агентами. Но жизнь показывает, что в каждой русской зарубежной политической организации и в каждом значительном органе печати были советские «стукачи».

В партии социалистов-революционеров таковым был видный «потомственный» эсер Вас. Вас. Сухомлин. «Потомственный» потому, что и папа и мама были заслуженные эсеры-эмигранты. И родился сей Вас. Вас. в Париже, почему французский язык для него был как родной. С этим господином я однажды встретился. Как-то, придя к нам, Б. И. Николаевский говорит: «Виделся вчера с Сухомлиным, в разговоре он спрашивал о вас, говорит, что хотел бы с вами познакомиться. У него большие французские связи, он редактор французской газеты „Ля Репюблик“, и вам, Р.Б., стоит с ним познакомиться, он может помочь в устройстве переводов на французский и книг, и статей». — «Спасибо, — говорю, — позвоню». И позвонил. И был в «Ля Репюблик». Сухомлин любезно расспрашивал о концлагере, о чем пишу. Я сказал — о терроре, о Дзержинском. Он даже одобрил и вообще хорошо отозвался о моих книгах. При прощании звал заходить к нему в редакцию. Но так я его больше и не видал. Правильно говорят, Бог шельму метит. Сухомлин произвел на меня отвратное впечатление: толстый, какой-то косоротый, нечистоплотно одетый, глаза — один на вас, другой в Арзамас.

Как оказалось, провокатором у эсеров Сухомлин был десятилетия. И разоблачен был случайно в Америке, после войны. Причем защищали его с пеной у рта два закадычных друга по партии — Вл. Ив. Лебедев и М. А. Слоним. Вл. Ив. Лебедев был своеобразной фигурой: эдакий «удалой добрый молодец». Невысокий, приземистый, с пронзительным цыганским лицом, он был кадровый офицер царской армии, но, бросив военную службу, ушел в революцию, в эсеры. Говорят, что в гражданскую войну, командуя отрядом армии Учредительного собрания, где-то не то под Казанью, не то под Самарой, Лебедев шел в атаку впереди своего отряда в красной русской рубашке. Это, конечно, в стиле «удалого добра молодца». Так вот, когда Сухомлина все-таки разоблачили, И. Раузен, эсер и большой приятель В. И. Лебедева, рассказывал мне, что Лебедев «рыдал как ребенок» на квартире у Раузена. Было отчего «рыднуть». Лебедев десятилетия дружил, оказывается, не с партийным товарищем Сухомлиным, а с большевицким «стукачом» первой степени. Ведь Сухомлин был не только видным членом группы В. М. Чернова, но вместе с Черновым представлял партию во II Интернационале! Вот куда, и как легко, попадают большевицкие стукачи! А теперь оказалось, Сухомлин в Америке, под псевдонимом В. Белкин был сотрудником большевицкого «Русского голоса» и корреспондентом коммунистической «Леттр франсез», где писал гнусности о Викторе Кравченко, за что последний привлек газету к суду и выиграл процесс. Когда Сухомлин бежал в СССР, то получил там «персональную пенсию». Было за что. У монархистов великого князя Николая Николаевича и его окружение «освещал» не кто-нибудь, а царский генерал генерального штаба Монкевиц, скрывшийся в СССР. В правой националистической газете А. О. Гукасова «Возрождение» в Париже оказалось два стукача: бывший лицеист, дворянин, талантливый журналист, видный масон Лев Любимов, после войны выпустивший в Москве воспоминания об эмиграции, полные невероятного вранья. А вторым «тайным советским агентом» (как пишет А. Седых в «Далекие, близкие») был некий Ник. Ник. Алексеев, бывший белый контрразведчик, после войны неизвестно куда канувший. В партии младороссов оказался «стукачом» сам «глава» партии А. Л. Казембек, бежавший в СССР из Америки, бросив семью на произвол судьбы (вероятно, надо было торопиться). В. Л. Бурцева опутывал провокациями царский генерал Дьяконов, масон, скрывшийся в СССР. В группе А. Ф. Керенского появился весьма опасный агент, офицер-корниловец Коротнев, выкравший у эсеров этой группы архив Административного центра. Этот Центр издавал «Информационный бюллетень» и из Ревеля забрасывал его в СССР. Украв архив, перед бегством Коротнев оставил записку, что убить Керенского «был не в силах». Думаю, Коротнев был плохой большевицкий агент. Его «прощальная» записка стала известна в эмиграции и, конечно, парижскому резиденту НКВД. А в сем учреждении за то, что «был не в силах убить», по головке не гладят. И получив от агента-вора Архив, Коротневу, вероятно, пустили пулю в затылок в лубянском подвале. Помню, как А. Ф. Керенский в Америке рассказывал мне, что этот тайный советский агент Коротнев был рекомендован ему другом Керенского, бывшим министром юстиции Временного правительства П. Н. Переверзевым, как «исключительно честный и порядочный человек». Весь архив Административного центра хранился в особнячке на 9 бис, рю Винёз, где А. Ф. Керенский жил один. «Часто, — рассказывал Керенский, — когда я был уже в постели, Коротнев стучал в дверь и просил разрешения войти поговорить». Керенский впускал его. И они иногда долго говорили о России, о политике, о большевиках, о том о сем. «И вот не убил!» — закончил свой рассказ А.Ф. — «Чем же вы, А.Ф., это объясняете, ведь он же свободно мог убить вас в постели в этом особнячке?» — А.Ф. широко улыбнулся и, подняв указательный палец вверх, проговорил: «Шарм!»

Я обрываю это отступление о «стукачах» и провокаторах-эмигрантах. Не моя тема. А нужно бы было, чтобы кто-нибудь об этом написал. Я коснулся ее только потому, что она пришлась к слову, когда я вспомнил на первой «агапе» ложи «Свободная Россия» — «брата» К. К. Парчевского.

После вступления в ложу «Свободная Россия» отношения мои с М. С. Маргулиесом, естественно, стали ближе. М.С. было далеко за семьдесят, жил он один (жена умерла, сын, ученый-китаевед, жил где-то за границей). М.С. тяжело переносил одиночество. К тому ж у него был старческий порок: любил говорить, говорить, говорить, рассказывать и рассказывать. Хоть теперь я дожил до более глубокой старости, чем Маргулиес, слава Богу, этого порока у меня нет. Никогда не любил и не люблю говорить, я любил и люблю слушать. И для Маргулиеса был незаменим. Его рассказы я слушал с удовольствием. Поэтому-то он так часто и приглашал меня к традиционному завтраку.