Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

По лицу кажется – ее высочество совершенно здорова, только довольно сильный кашель беспокоит часто.

Константин. С.-Петербург, 23 ноября 1832 года

Пошаливают на Московской дороге. Около Новгорода два раза уже пытались обокрасть дилижанс; но первый приметил вора, – он соскочил с дилижанса и ушел, также и второй, отрезал только фартук. Скажи под рукою экзекутору, чтобы, не распуская слухов, внушал он почтальонам быть осторожнее, хотя не полагаю, чтобы осмелились сделать попытки на почту.

Губернаторам надобно серьезно наблюдать по дорогам. Стыдно, что между столицами, где всегда было так безопасно, теперь беспрестанно слышно: у кого сундук, у кого чемодан отрезали.

Константин. С.-Петербург, 26 ноября 1832 года

Родофиникин оставляет Азиатский департамент; я полагаю, что будет сделан сенатором. На его место, говорят, назначается свитский полковник Чевкин, малый умный, с большими познаниями; желаю ему, чтобы его так любили, как Родофиникина, чиновники.

Константин. С.-Петербург, 29 ноября 1832 года

Прославили Чевкина директором Азиатского департамента, а теперь говорят, назначается не он уже, а Устинов, который советником в Царыраде, вице-директором и управляющим департаментом. Это, кажется, верно.

Константин. С.-Петербург, 3 декабря 1832 года

Вечером славный был у нас концерт. Карадори пела бесподобно. Новосильцев в восхищении от нее. Я было хотел ей прочитать твои стихи, но Вяземский проворнее меня в любезностях, подлетел уже со своим экземпляром и с Виельгорским, который читал ей их. Выбор музыки был прекрасный, и все пели хорошо: Волконский, Греч, Евсеев. Натешился я.

Константин. С.-Петербург, 29 декабря 1832 года

Третьего дня был я на балу во дворце, где пробыл до трех часов, играл в вист, так как я не танцовщик, не так, как вы с Вяземским. После пошел смотреть танцы. Тут разговаривал с Бенкендорфом. Государь изволил подойти ко мне, взял меня за руку, спросил о здоровье и очень милостиво разговаривал. Спрашивал, что делает брат. – «Почт-директорствует». – Засмеялся, повторил это слово, прибавив: «Это новый глагол, который все выражает». – «И который содержит все пожелания брата». – «Что делает княгиня Долгорукова?» – «Государь, я надеялся видеть ее здесь, но она снова брюхата». – «Опять? Сожалею, что мы ее не увидим. Как поживает ее сестра?» – «Превосходно, государь, все уверяют меня, что она похорошела. Что до нее, то я не вовсе еще потерял надежду ее увидеть, ежели ее матушка сможет оторваться от своей фабрики на несколько недель». – «Она очаровательна. Так, значит, все поживают превосходно?» – «Благодарение Богу, превосходно». – После говорил о разных предметах, о дамах, которые танцевали, о почтах. Я благодарил за чиновников. Одним словом, истинно меня осчастливил милостивым своим обхождением со мною.

Константин. С.-Петербург, 30 декабря 1832 года

Ну, у вас ни на час без проказ. Не знаю Додо [это Евдокия Петровна Сушкова, в которую влюблен был кто-то из князей Голицыных и которая потом вышла замуж за графа Андрея Федоровича Ростопчина], но сожалею, что будут, вероятно, много болтать о ее трагическом отчаянии. Жаль, что будут говорить о Голицыне; теперь не те времена, что подобные истории умножают репутацию даже и в глазах женщин.

Константин. С.-Петербург, 2 января 1833 года

В маскараде ужаснейшая была толпа. Тут нашел и Карадори, которую полагал на Московской дороге. Ужин был в Эрмитаже. Государь изволил ко мне подходить, взял за руку, держал долго и чрезвычайно милостиво со мною разговаривал, благодарил также за календари. Сердце радуется, глядя на него посреди этой толпы, которая так и кидается везде, где он и императрица. У всех на лице удовольствие; видно было, сколько это и ангелу нашему было приятно. В Эрмитаже поставили к дверям Карадори, чтобы видеть единственную декорацию, в коей точно есть нечто очаровательное. Государь подошел к ней и спросил: «Ну что ж, мадам, как вы себя находите среди моих тридцати трех тысяч друзей?» – «Поистине великолепно!» Желал бы я, чтобы иностранные журналисты поглядели на этот праздник.

Александр. Москва, 2 января 1833 года

Ну, мой милый друг, насилу я до тебя добрался; а вся беда от того, что я встал в 9 часов, заспался, там жег, рвал лишние бумаги, а там явился Дишка, болтали, а там явился Трубецкой маленький, а там явилась Адель Голицына, а там принесли бумаги подписывать, а там в экспедицию: не остается и времени поболтать с тобою. Но ежели и не досыта, то все-таки стану болтать. Отвечаю на письмо твое от 29-го. Как меня тронул разговор государя с тобою об нас всех! Вечером я возил письмо к Ольге и ей читал, и она была в восхищении, ибо в нашей семье всякое словечко государя – оракул.

Нового ничего не слыхать. Третьего дня было только происшествие в театре. Мадам Юлье танцевала в балете «Венецианский карнавал»; она всеми любима, а потому немало удивило публику, что ей стали шикать и освистывать. Во главе заговора стояли граф Потемкин и князь Вольдемар Голицын. Не знаю, чем кончилось, ибо бедная Юлье, выйдя за кулисы, упала в обморок.

Александр. Москва, 3 января 1833 года

Сколько раз перечитывал я письмо твое, мой милый друг. Мне кажется, что я вижу, как ты стоишь, говоришь с Бенкендорфом, как государь изволит подходить, взять тебя милостиво за руку. Слышу слово, произнесенное громким царским голосом: «Здоров?» Вижу твой поклон. Вижу улыбку, когда ты сказал: «Почт-директорствует». Не поверишь, в каком восхищении Ольга, что государь ее вспомнил, но только (человек никогда не бывает совершенно доволен) она прибавила со вздохом: «Ах, папенька! Государь не вспомнил о своей крестнице, и дяденька ничего об ней не сказал государю!» – «Ну, мой ангел, это до другого раза». А княжна Александра Александровна становится очень мила. Теперь камер-юнкера [73] То есть отца маленькой княжны Александры Александровны князя Александра Сергеевича Долгорукова. подмывает в Петербург. Он на это молодец, и я уверен, что он соберется и скоро к вам даст тягу. Вот Наташа, так та потяжелее, одно твердит: «Надобно 10 тысяч!» Пустяки, а три или четыре я дам ей с удовольствием большим, лишь бы исполнить желание пламенное Катеньки. Я полагаю, что жить бы могла Наташа у графини Мамоновой, близко от вас, а она, верно, согласится дать им комнаты три на месяц времени. Позондируй добрую соседку. Экипаж не нужен, только квартира; экипаж не столь главная статья. С платьями умеем мы экономически извертываться. Я не даю отбою моей жене. Вот бы Долгоруков их и эскортировал; зимой едешь и дешево, и скоро, и безопасно, и покойно. Теперь буду ей твердить, что дела требуют ее присутствия в Петербурге, чем-нибудь дабы ее вытурить отсюда. Хочется мне очень, чтобы Катенька повеселилась этот год, а здесь, кажется, балов не будет, утихло что-то.