Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Прежде нежели Бог послал мне теперешнее мое место, я всегда в уме моем созидал себе другое: быть раздавателем милостей царской фамилии, посвятить жизнь тому, чтобы ходить отыскивать истинную нищету и помогать ей. Сколько бы можно отирать слез, сколько бы истинных благословений имели бы цари наши! Я бы отложил всякое пристрастие в должности моей, сделал бы из этого совестное дело, должность моя была бы не явная, а са мая искренняя. Отчеты давал бы я только государю самому. Должность моя была бы истинно завидная. Воображаю себе, что всякий день имел бы я несколько сцен, как сегодняшняя. Ну, хорош я со своими воздушными замками. Другие назовут мои слова галиматьею; сердце твое иначе создано, и ты скажешь обо мне: не так уж и глупо.

Константин. С.-Петербург, 27 февраля 1833 года

Вчера было у нас собрание акционеров пароходного общества. Бенкендорф болен, не мог председательствовать, просил меня, но Карнеев старше, я ему передал эту честь. Он читал отчет, который весьма удовлетворителен. В прошлом году чистой прибыли было 199 799 рублей. Дивидендов дадут по 16%, да в запасный капитал 108 тысяч. Славно идут дела. Посылаю тебе несколько экземпляров отчета, отдай один Горчакову: он тоже акционер. Теперь у нас в голове несколько других проектов для составления компаний, и самых полезных. Если Бог благословит, то будет публика благодарна.

Вчера собрались к нам на славную рыбу Каменского [приятель Булгаковых, Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский мог присылать им рыбу из Тобольска, где он был губернатором] Виельгорский, Вяземский, Кокошкин, Норов. Это бы и хорошо, но смотрю потом: валят князь Елисей Васильевич сам-сем, Базиль, Саражинович, Рубини с женами, Меликов. Однако же не только всем досталось, но еще и осталось рыбы на вечер, остатки покушали Кач и доктор Левенгейм с Пфеллером.

Константин. С.-Петербург, 2 марта 1833 года

У князя Кочубея видел я князя Волконского, который мне сказывал, что императрица очень хвалила Катю и нашла ее, по обыкновению, прекрасною, когда откланивалась. То же мне сказал и князь Александр Николаевич. Также мне сказал князь Петр Михайлович, что он поднес императрице ридикюль , коим очень изволила быть довольна и поручила ему очень благодарить Катю за любезное внимание. Весьма понравился.

У нас всякий день концерты, но концерты хорошие, на которые я хожу на час. Рубини собирается дать концерт «Введение Моисея», например, с хором придворных певчих. Будет славно. Карадори будет петь у Блозе и там также даст концерты, а может быть, и вечер по подписке.

Константин. С.-Петербург, 3 марта 1833 года

Письмо Бутенева возвращаю. Оно очень мило и несет на себе отпечаток его доброй и скромной души. Я его давно знаю и всегда любил; только говорит, что он не желает в Царьграде долго остаться, да и нельзя быть долго разобщенным с детьми, не имеющими матери. С другой стороны, как их перевозить в Стамбул? Путь дальний, беспокойный. Между нами, уверяют, что он будет здесь директором Азиатского департамента. Этот на всяком месте будет хорош.

Константин. С.-Петербург, 4 марта 1833 года

Сейчас воротились от заставы, за которую с грустью выпроводил своих милых. Бог да сопутствует им! К десяти часам были мы с детьми у Наташи, все почти было уложено, присели и отправились. Александр Голицын с Орловым – в одних санях, а я с Сашкою, в других, дамы с детьми – в дилижансе. Кое у кого навернулись слезы на глазах, да как и быть без того. Ведь, право, жаль!

Александр. Москва, 4 марта 1833 года

Благодарю за монеты новые польские. Прекрасны. Черткова очень обрадуют твои гостинцы, и я отсюда вижу, как он ужо будет чуфариться в клубе и маркировать 1½ рублевиками. Все хорошо; только, воля твоя, зачем нет на монетах изображения государева? Право, нехорошо! Зачем отнимать у монеты главное ее достоинство через 500—1000 лет? Зачем не будет знать позднее потомство, какие имели черты Петр, Екатерина, Николай Великий и Александр Благословенный? Лица же такие прекрасные. Оставим это и общие, исторические уважения; давай говорить как русские. Представь себе теперь жителя Алеутских, Курильских островов, сибиряка, самоеда, у коего отнята на век отрада увидеть когда-нибудь государя своего; сего мало: несчастные сии никогда не увидят и портрета государева, – какими судьбами дойдет туда оный? Дело несбыточное. Деньги ходят всюду, и я воображаю, какая бы радость была для них, какое сокровище, клад: целковый рубль с верным изображением государя! Ежели бы я был Канкрин и даже князь Александр Николаевич Голицын, я бы умолял государя на коленях выбивать монету с царским изображением. Я даже очень одобряю сицилийскую монету, на коей король Фердинанд изображен вместе с королевою, два профиля вместе. Как бы весело было русским видеть два красивые лица и двух супругов столь нежных вместе и на монетах. Тогда стали бы драться за деньги.

Александр. Москва, 6 марта 1833 года

Неужели подлинно Беррийская объявила, что замужем? Я еще не успел газеты прочитать. Стало быть, тайный брак, ибо доселе никто сего и не подозревал. Надобно думать, что она брюхата, а то к чему бы такое признание? Это разочарует ее сторонников, и она должна действительно много потерять в глазах всех. Впрочем, я тебе и прежде писал, что это не моя героиня. Дело ли женское рыцарствовать, наводнять Францию кровью для ребенка, не могущего сам собою царствовать? Стало быть, регентство ее так искушало. Место матери должно быть у ее ребенка, то есть должна сохранять его здоровье и жизнь, образовывать его, давать пример добродетели, а не гоняться за химерой, за славою, приключениями и мужьями. Все, что можно об ней сказать, это что она отважная женщина, более ничего. Как-то обсудит это Шатобриан? То-то пойдут пасквили. Жене Берри, матери Кордо не идет брак этот.

Константин. С.-Петербург, 7 марта 1833 года

У брата Завадовского (то есть у нашего) был двоюродный брат, тоже граф Завадовский, человек еще молодой, которому с год назад досталось после матери миллион денег чистых, кроме душ. Этот последний Завадовский вчера умер, оставив одному своему приятелю 200 000 рублей, кроме прежде данных 200 тысяч, многим другим лицам деньги, между прочими моему священнику – 10 тысяч, вашему князю Шаликову, коему он был родня, – 25 тысяч, прочие же все деньги – нашему Завадовскому; а этих денег, говорят, до 600 тысяч, лежащих в ломбарде. Вот переход для Завадовского, которому приходилось круто от обстоятельств, ибо он очень дела свои расстроил. Теперь может еще не только поправить, но иметь их в цветущем состоянии и, надеюсь, уже не впадет в прежние ошибки. Рад я за него. Сыну его покойный оставил 900 душ, прекрасное имение, которое, не знаю почему, выходило выморочным. Доброго человека и мне приятеля дела устроятся, а покойный не мог же это с собой унести. К тому же надобно знать, что он воспитывался, определен был в службу и облагодетельствован своим дядей, отцом Василия Петровича, следовательно, весьма натурально, что оставил ему деньги, коими мог располагать как хотел. Доктору Арендту дал 25 тысяч. Экие все куши!