Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Александр. Москва, 10 апреля 1825 года

Я почти целый день провел с твоим Каннингом, мой милый и любезнейший друг! Он очень приятный человек, особенно для англичанина. Чтобы застать его, поехал я к нему рано поутру и просидел довольно долго. В час я опять к нему зван, и мы поехали вместе, во-первых, к Юсупову, который звал его завтра к себе обедать, и, во-вторых, к графу Ростопчину, который дает ему обед в субботу. Оба очень его обласкали. Сегодня возил я его в Большой театр; жаль, что скучную давали пьесу – «Агнесу», довольно дурно петую, а балета он не дождался, уехал; я его не стал удерживать: самому хотелось домой, да и главное для него было – только видеть театр огромный. Завтра осмотрим соборы (а на Ивана Великого он уже лазил через два часа после приезда своего в Москву), Грановитую, Оружейную и Патриаршую; обедать – у Юсупова, пить чай – у меня, а на вечер зовет его Бобринская. В субботу Шульгин показывает пожарную команду, острог, яму, временную тюрьму. Концерт Липинского, обед Ростопчина, Итальянская опера и бал у Корсаковой. В воскресенье хочет он уже выехать, направляя стопы через Берлин в Англию. Москва ему очень полюбилась, он ее сравнивает с Римом и Царырадом и видит в ней настоящую столицу России. Я делаю все, что могу, чтобы не было ему скучно. Жаль, что так скоро едет: не успеем и Архива ему показать. Я послал ему газету петербургскую, которую нашел дома, воротясь из театра. Пусть себе читает, ложась спать, как греческие корсары дрались против двух английских фрегатов.

Александр. Москва, 14 апреля 1825 года

В 6 часов утра поехал я к Каннингу, у него завтракал; промешкав довольно времени, пустились мы на Воробьевы горы, но от заставы такая страшная, ужасная грязь, да и опасная для повозок, что должны мы были идти пешком, что храбро и исполнили. Прийдя к церкви села Воробьева, нашли мы туман над Москвою. Надеясь, что маленький дувший тогда ветер и показывавшееся солнце это разгонят, мы сели и стали болтать и ждать. Часа через полтора все прочистилось, и Каннинг был поражен картиною Москвы, которую равняет только с Царырадом, Римом и Неаполем. Назад надобно было воротиться тем же порядком пешеходным, так что, против чаяния моего, был я дома только в два часа. Он бы уехал в воскресенье, но, получив курьера из Лондона, должен был работать, отправить его обратно, да переменить маршрут и ехать в Варшаву. По просьбе Наташи остался он еще вчера здесь, чтобы провести с нами последний вечер.

Были у нас граф Федор Васильевич, тесть, Корсаков, Метакса, Виельгорский. Мы показывали ему пляску русскую под балалайку, что очень ему полюбилось; да и подлинно, мастера эти два мальчика плясать. Каннинг уехал до ужина, ибо сегодня должен пускаться в дорогу в 4 часа утра. Мы распрощались, и он, кажется, очень доволен нами, велел тебе написать дружеский поклон. Я отпустил ему преважную речь прощальную: «Никогда не смог бы я отплатить вам за дружбу, которую вы засвидетельствовали брату моему в Константинополе; ему обязан я знакомством с весьма приятным человеком. Я в восхищении, что судьба направила вас на путь свершения великих общественных деяний, ибо я всегда узнаю из газеты, где вы и что делаете, и всегда буду интересоваться успехами переговоров, если в них участвует сэр Каннинг». Он обменял мои комплименты своими, и мы расстались, довольные один другим. В воскресенье показывали ему, по приказанию графа Толстого, военный госпиталь; слонялись мы по качелям, комедиям (все это сохранено для приезда принца Оранского). День был прелестным, и он нашел это гуляние прекрасным, дивился множеству карет. Я должен был с Вяземским у него обедать в 6 часов, а вечером угощал его Корсаков. Когда будешь писать графу Нессельроде, скажи ему, что я волю его касательно Каннинга исполнил. Этот, верно, сам ему скажет все в Варшаве. Я заметил, однако же, дипломатический его ответ, когда я ему сказал: «Я прошу вас засвидетельствовать мое почтение графу Нессельроде». – «О да, мне, вероятно , представится случай повидаться с ним в Варшаве, ибо я пробуду там всего день» (зачем же ехать туда, а не по прежде назначенному маршруту?).

Александр. Москва, 13 апреля 1825 года

Не мог я отказаться быть у камердинера и фаворита Ивана Николаевича, известного под прозвищем «князька», отцом посаженым. Сегодня был бал в доме Корсакова. Эти балы горничных очень забавны. Иван Николаевич звал весь дом, но Наташа не поехала, я был один. Сам Иван Николаевич открыл бал польским, а там и пошла потеха. Все мы танцевали. Молодая очень хороша. Тут были служанки от князя Дмитрия Владимировича, от графа Ростопчина, и, право, иная лучше одета и лучше танцует наших принцесс. Сели ужинать, а я поехал домой.

Проснувшись, нахожу у себя на столе сверток, распечатываю – нахожу письмо весьма вежливое, благодарное от Каннинга: просит меня принять в знак памяти прекрасный телескоп (то есть для зрения, ибо я прочитал отсюда, что написано на доме за Сущевым), и препроводил 500 рублей, кои просит раздать по назначению своему разным бедным, раненым и за долги. Исполню все это сегодня.

Александр. Москва, 18 апреля 1825 года

Все ездят любоваться приданым княжны Прозоровской, идущей замуж за князя Трубецкого. Оно оценено в 350 тысяч рублей и, говорят, великолепно и преисполнено вкуса. Сервиз к туалету, прибор серебряный и вызолоченный подарен дядей невесты князем Сергеем Михайловичем Голицыным. Сделано это все ровно за сто лет и принадлежало прабабушке Князевой, а и теперь очень хорошо. Моды вообще клонятся к старине.

Негри мне вчера рассказывал историю графа Мамонова. Он даже уже отрекается от него и не ездит более к нему. Граф писал точно к Голицыну, князю Дмитрию Владимировичу, и вызвал его на пистолеты, не получая же ответа, начал ругать Негри, упрекая, что, верно, не вручил князю письма; а чтобы показать, что князь трус, он наделал копии со своего письма и разослал оные Ивану Ивановичу Дмитриеву, Павлу Ивановичу Кутузову и всем своим знакомым. Экая голова! Государь дал князю волю делать, что он заблагорассудит. Неизвестно, какие примет князь меры; но, кажется, опеки не миновать. Нельзя не сожалеть о Мамонове: при молодости, богатстве и уме будет иметь весьма несчастный конец.

Александр. Москва, 25 апреля 1825 года

Вчера в 4 часа пополудни приехал сюда принц Оранский. Покуда не забуду, расскажу тебе смехи. Иду я пешком по Тверской обедать к Луниной, насупротив дома военного генерал-губернатора вижу много людей в куче; любопытство заставляет меня у одного из бородачей спросить: «Что вы тут делаете?» – «Да вот, батюшка, ждем: говорят, что сейчас приедет Арап Павлович!» Мне в голову не приходил принц; я спросил: «Кто это Арап Павлович?» – «А муж-то нашей Анны Павловны». Я хохотал в одиночестве над такой фамилией.