Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Жаль бедного молодого человека. Говорят, что крестьяне Дубровиц рыдали при его отъезде. Что-то здесь будет, а, конечно, кончится это совершенным сумасшествием и бешенством. Хочется мне написать к сестре; не знаю, успею ли сегодня. Меня заверили вчера, что император писал князю Дмитрию Владимировичу, приказывая ему постараться смягчить участь Мамонова, но без опасности для окружающих его.

Александр. Москва, 27 июля 1825 года

Мамонова привезли сюда и заперли в одной комнате дома его. Князь Дмитрий Владимирович, по приказанию государя, выбрал четырех медиков для пользования его; тут и наш старик Пфеллер, бывший доктором и отца его. Филипп Иванович был у него вчера в первый раз, обошлось довольно хорошо; он Филиппа посадил, тогда как Шульгин тут стоял. Филипп Иванович несколько раз его насмешил, он-то и есть тот человек, какого ему надобно, ибо начал с «вашего превосходительства» и «господина графа», да «ваш ум, ваши познания и ваш патриотизм»; а иной раз и прикрикивал: «Вы много едите, пьете да спите, а совсем не двигаетесь, смотрите, как вы растолстели. Ваше превосходительство должны ездить верхом». – «Но у меня нет лошади». Пфеллер ну хохотать и прибавляет: «Ежели такой бедняк, как я, не имеет лошадей, то должен ходить пешком; но как граф Мамонов остался без лошадей, так пусть гикнет или свистнет, и ему тотчас приведут 100 лошадей вместо одной. Нет же, вам нравится быть домоседом. Ваше превосходительство прожили три года в Дубровицах, этом прекрасном имении, мне хорошо известном, и ни разу даже в саду не бывали; это все капризы, а капризы простительны барышням, а не человеку такого высокого ума, как ваше превосходительство». Расспрашивал об еде и проч., не хотел долго у него быть и сказал: «Не хочу затягивать свой визит, вам надобно отдохнуть после путешествия, в другой раз мы побеседуем подробнее. Поскольку на то воля вашего государя, и ваше превосходительство, кажется, хочет почтить меня своим доверием, то прошу дозволения вновь вас посетить». – «Вы всегда будете желанным гостем».

Маркуса также принял на минуту, потому что брат его служил у Мамонова в полку, а Мудров и Скюдери допущены не были. Филипп Иванович сказал, что у Мамонова психическое и физическое расстройство, что будет очень трудно его вылечить, что надобно будет его ослабить, уменьшить массу крови, и Филипп Иванович говорит, что это совершенный Мамай или атаман – головою выше его, длинная черная борода, волосы в живописном беспорядке, красная русская рубашка с золотым галуном, казацкие шаровары, сверху всего армяк, цветные сапоги, глаза сверкают, руки в беспрестанном движении, а лицо багровое, – все вместе очень красиво. Имущество будет управляться черед опеку. Ночи он проводит, ругаясь на Голицына, а особливо на Толстого, расточая им самые грубые уличные прозвища, а также на князя Петра Волконского и еще некоторых лиц. В Москве теперь только о нем и судачат, и ты можешь себе вообразить, сколько басен сочиняют. Употребление крепких напитков ему положительно вредит, а он так свыкся с ними и с ленью, что сие вынудило его оставить общество; и тогда непомерное честолюбие ожесточило его и взволновало желчь в его теле. Негри мне сказывал, что утром он кроток как агнец, но после обеда к вечеру начинаются у него подергивания, и он уж не господин своему гневу; вот в одно-то из таких мгновений он Негри и поколотил. По четвергам ввечеру у него регулярно случается более сильный приступ бешенства, что совершенно необыкновенно и очень положительно. Толстой сие подметил за те два месяца, кои провел возле него.

Александр. Москва, 1 августа 1825 года

Сию минуту от меня граф Ростопчин. Скорое его возвращение очень меня удивило. Соскучился в деревне, и ему показалось, что его здоровье требует возвращения в Москву и лечения; но я не нашел никакой перемены в лице, а телом похудел. Он сидел часа полтора у меня и много отнял у меня времени, а там пошли записки от Обресковых, от Корсакова, приехала княгиня Елена Васильевна Хованская, Фавст больной приехал. Я небритый третий день и не могу найти на это полчаса свободных. Не знаю ничего нового, кроме смерти Аркадия Михайловича Рахманова; в городе говорят, что он себя отравил. Он женат на Демидовой [Наталье Петровне, внучке Григория Акинфиевича Демидова].

Александр. Москва, 3 августа 1825 года

Я, кажется, писал тебе, что Мамонов, увидев второй раз собрание медиков у себя, стал смеяться и говорить: «Ну что ж, давайте играть Мольерову пьесу! Вот Диафуарус старший (наш Пфеллер), а вот Диафуарус младший (Маркус), я чувствую себя прекрасно, вас мне не надобно, а ежели будет нужда, так довольно мне Мудрова». Филипп Иванович считает, что у него еще и сифилис, то есть недолеченные остаточные явления.

Вчера Мамонов писал к Шульгину письмо официальное, в коем просит его предписать всем генералам, здесь живущим, явиться к нему в 6 часов вечера, имея, что с ними говорить. С час после того получает Шульгин другое письмо от него, в коем Мамонов просит его дать знать всем сенаторам, чтобы они явились к нему вечером в 7 часов, что он имеет до них весьма крайнюю нужду. Надеюсь, все сие сумасбродство. Полагают, что хочет он пред генералами и сенаторами протестовать, будто не болен и не нуждается в лечении, коему хотят его подвергнуть. Человек сей уверен, что вся Европа только им и занята. Надобно рассеять его заблуждения. Я бы ему сказал напрямик: «Так как все ваши поступки доказывают, что вы помешались в уме, то готовьтесь явиться в Сенат, где вас освидетельствуют; ежели вы в полном рассудке, то получите свободу, а ежели Сенат найдет, что нет, то вас запрут в дом сумасшедших или в монастырь, а имение ваше возьмут в опеку». Тогда перестал бы, может быть, блажить, а то его трактуют как коронованного принца. Шульгин перед ним не садится, все его величают, чтобы его не раздражить, а он берет это за наличные деньги. Он всех величает канальями, ворами. Князя Дмитрия Владимировича ругает при всех. Просил ножей и вилок за обедом, Шульгин отвечал: «Это не дают вам, граф, для вашего же добра; ваше сиятельство можете себя ушибить, изувечить». Знаешь, что он отвечал? «Я не так глуп, чтобы себя увечить, а ежели нож употреблю, то разве против тебя, Голицына и вам подобных». Экий сахар!

Александр. Москва, 11 августа 1825 года

Сюда приехал Клейнмихель; говорят, что это для разобрания мамоновских проказ. Ежели так, то будет же ему работа. Мамонов ругает и ненавидит всех немцев, здесь служащих.

Тесть был вчера и сказывал, что фрейлина княжна Волконская пишет сестре своей Греесерше, что решено, что императрица изволит ехать на житье в Таганрог. «Правда ли?» – спросил князь. «Может быть, но мой брат ничего мне о том не сказывает», – и она добавляет еще, что назначают князя Петра Волконского гофмаршалом и сопровождать его величество.