Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Здесь пронесся слух о смерти Петра Ивановича Юшкова. Я надеюсь, что эта смерть вроде смерти толстого Шаховского, который не думал умирать. Графиня Потемкина, ежели не уехала, едет к вам хлопотать по мужниным делам. Ему опека назначила только 6000 рублей в год, а ей – 30 тысяч; он ездит себе на извозчиках в одну лошадь, как будто век было так. От 400 тысяч дохода съехать на 6000 рублей! Ужасный переход.

Вот и Метакса с торжествующей рожей. Победа! 22 мая у острова Сиры был совершенно разбит адмиралами Канарисом и Сактури капитан-паша Топал-паша, у коего взято 33 судна, остатки рассеяны, 4 фрегата и 3 брига сожжены. Это известие получено здесь прямо из Царьграда. Пасхали имеет подробности из самой Сиры, и ему говорят: дело еще продолжится и, верно, кончится совершенным разорением флота турецкого, ветр будучи ему противен. На турецкой эскадре найдены многие европейские офицеры, большая часть итальянцы, подданные Австрии, кои отправляются в Сенат, чтобы быть судимыми военным судом. Множество найдено военных снарядов и материалов, коими турки хотели построить укрепление против Мисолунги. Бубе пишут, что после сего известия имение капитан-паши было описано правительством, а другая часть разграблена народом. Английский адмирал Гамильтон примирить успел Колокотрония и Одиссея; первый набрал уже 15 тысяч войска и пошел к Наполиди-Романи.

Александр. Москва, 24 июня 1825 года

Странный, подлинно, это человек [Самарин, у которого братья Булгаковы брали деньги взаймы]! Вообрази, что у него еще открывается драгоценный камень, пожалованный за 150 лет предку его, какому-то Юшкову, царем Алексеем Михайловичем и хранившийся все в фамилии; это рубин неграненый, в 136 карат весу. Он его показывал какому-то жиду; этот вспрыгнул на аршин и сказал, что никто не в состоянии это купить, что цена выходит уже из всякой меры, но что менее 400 тысяч червонных нельзя оценить. Я удивляюсь, что он это показывает и не делает секрета; право, в глуши, где он живет почти один, могут собраться молодцы и ограбить его. У него мысль послать Ипполита в Англию продать это сокровище. «Но сухим путем, – говорит, – далеко, дорого, а водой боюсь несчастия, а то бы продать, да тысяч на 500 купить бы лошадей для нашего завода. Ежели эту вещицу и лес продам, то тогда два миллиона отложу на постройку здесь, на этом месте (оно велико, и много строения), больницы Самаринской, наподобие Голицынской».

Эту мысль я опять похвалил, и она, право, немало меня удивила от такого скряги. В нем странная смесь в нраве, а уж какой живет свиньею, в двух конурках с собаками, кошками, голубями, бутылями, кульками – это надобно видеть! Года три, я думаю, не мыли и не мели эти комнаты. Жаловался, что последний табак французский у него выходит. Советую тебе написать ему несколько ласковых строк и прислать ему фунта два табаку нюхательного; он, право, очень тебя любит. Я покажу себя щедрее его и подарю ему новую колоду карт; те, коими делает он пасьянс, так ветхи и замараны, что червей не распознаешь от пик.

Александр. Москва, 25 июня 1825 года

Вот и от графа Федора Васильевича письмо; очень доволен своим деревенским житьем. Он говорит, между прочим, что у него сделали этой весной прививки 432 детям и что он замечает, что население сильно увеличивается после введения у него вакцины, поскольку за 8 лет имеется уже 380 человек приросту на 2100 жителей: это почти седьмая часть.

Александр. Москва, 26 июня 1825 года

Я понимаю, что парад тебя восхищал. Он всякий год становится превосходнее. Может быть, англичане будут приезжать на это смотреть, как на коронацию в Реймсе, скачки в Англии и проч.

Я всегда любил читать старые свои письма. Тут видишь перемену во многих мыслях, умножившуюся опытность; в ином видишь их умнее, а в другом глупее. Видишь, как иных обстоятельства переменили, и проч. Ты нашел свой журнал, ибо все есть почти поденно, то есть все то, что можно вверить бумаге.

Здесь ни у кого не выбьешь из головы, что двор будет в Москву. Вчера Орлов, граф Григорий Владимирович, уверял, что это решено, что приехавший от вас Кочубей сказывал, что нет уже сомнения, что принц Оранский сказывал, что знает это от самого государя, – и, верно, все вздор. И какая нужда знать все прежде времени московским тунеядцам; добро Юсупову, Голицыну и должностным.

Александр. Москва, 30 июня 1825 года

Хотя новокоронованное величество могло бы расшибиться для доброго нашего и небогатого князя Петра Михайловича [князь П.М.Волконский выехал в Реймс на коронование французского короля Карла X], но и это хорошо. Он сохранит о короновании приятное воспоминание, которое перейдет к его детям.

Давно ли Щербатов был у вас? Вчера гляжу – кто это играет в клубе в вист? Щербатов! Велел тебе кланяться и, разговорясь о дороге, жаловался, что дилижансы не так уже хорошо идут, что ямщики не слушаются и грубят кондукторам, что вместо 3 1/ 2 суток ездят пять и что кондуктор будто ему сказал, что это для того, чтобы не портить экипажи скорой ездою. Не очень веря всему этому, тебе, однако же, передаю.

Александр. Москва, 3 июля 1825 года

Вчера был у нас граф Григорий Орлов; ему пишет простой Орлов из Парижа, что Александра Львовича Нарышкина [обер-гофмаршал в царствование Павла I. «Левушка» – его сын, женатый на графине Потоцкой] совсем было потащили в Святую Пелагею [тюрьма Сент-Пелажи] за долги, но выкупила его Левушкина жена Ольга, отдав все свои брильянты. Это тем похвальнее, что расстройство Александра Львовича не есть последствие каких-либо несчастий, но просто мотовство глупое, которое рано или поздно должно было его поставить в крайность эту. Весь город полон этим, и какой же город? Париж! Какой срам для человека этих лет, чина и фортуны – не уметь распорядиться. Был один, без забот, без долгов, получал чистый доход, и весьма достаточный, вздумал скупить весь Париж. Я, право, и не жалею о нем. Какое бесславие! Что делать после этого молодым шалунам?

Александр. Москва, 6 июля 1825 года

Явился Орлов с Петром Львовичем Давыдовым. Они вручили мне прилагаемый при сем пакет, прося весьма убедительно доставить его верно тебе, а тебя просят велеть вручить в собственные руки г-ну Шкляревскому и взять от него расписку, ибо тут идет речь о важном фамильном деле. Я обещал, что все это исполню по их желанию. Давыдов сказал мне под секретом, что это касается еще того проклятого дела о браке молодого Новосильцева. Тот во что бы то ни стало хотел жениться на какой-то девице Смирновой, и думаю я, против желания всех родственников. Ну а те сговорились, и брат девицы явился требовать от Новосильцева с угрозами исполнения обещания. Новосильцев объявил, что поскольку с ним обращаются в таком тоне, то он будет драться, а сестры его не хочет. Была ужасная история, в которую вступился князь Дмитрий Владимирович. Долго это продолжалось, и наконец стало на том, что не будет ничего и что мать Новосильцева даст богатое приданое девушке и 200 тысяч. Потом опять стало клеиться, и Новосильцев сказал: «Я на ней женюсь, но не скажу, когда. Я это сделаю, когда захочу, через полгода, быть может». Теперь приступают, чтобы дело кончилось, и началась опять между всеми переписка. Прилагаемый пакет заключает последнюю волю родных Новосильцева. Вот и вся история. Не знаю, почему очень нужно, чтобы бумаги сии дошли прежде 12-го числа. Хотел Орлов послать эстафету, но я уверил, что была бы напрасная издержка и пакет верно дойдет, и гораздо прежде показанного срока. Пришли мне тотчас расписку этого Шкляревского.