Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Я готов на это неприятное свидание и буду говорить с величайшей откровенностью графине. Брокер поступил яко самый честный человек и с большой твердостью. Я уверен, что Митюша его поддержит в сем праведном деле. Надобно спасти Андрюшу, вырвать его из ее когтей. Он скоро будет мать бить, а она от христианского умиления будет подставлять другую щеку. Все они только и ищут, что славы и мученического венца!

Я нахожу отраду заниматься графом. Я послал статью для «Северной Пчелы», а вчера и для «Санкт-Петербургской газеты», и Северину, коему писал через тебя. Не забудьте мне тотчас статью возвратить в случае затруднения. Здесь журналисты мне в ноги поклонятся за нее. Я писал правду по самой чистой совести и показывал статью строгим судьям прежде. Все отвечали одно и то же: правда !

Александр. Москва, 27 января 1826 года

Как время-то летит! Сегодня девять дней уже, как граф Федор Васильевич скончался. Я сию минуту с кладбища, мой милый и любезнейший друг, и, признаюсь тебе, не в духе; ездил туда с Андрюшей, Метаксою и Брокером. Мы отпели праху покойника панихиду.

Как не хочется, а надобно ехать к Ивану Николаевичу Корсакову обедать: он сегодня именинник, пущусь туда с Фавстом. Кстати. Не забудь, пожалуйста, просьбу старика, о коей я забывал сам все тебе написать. Его дом бесподобный на бульваре велик, щеголеват, поместителен, на самом на гульбище; он хочет отдать его внаймы на время предстоящей вскоре коронации, спроворь это: не возьмется ли Блоом или Ферроне? Ежели послу какому, то Корсаков отдаст, как есть, с мебелью, картинами, бронзами, мраморами, коврами и проч., и цену даже назначит не бешеную. Ты обяжешь старика, а я твой ответ ему прочту. Планы дома можешь получить из конторы князя Петра Васильевича Лопухина: он было нанимал его; Корсаков, не знаю почему, тогда не хотел отдавать внаймы, да и теперь, кроме посланника, никому отдать не хочет.

Не поверишь, что за вздорные слухи распускают кумушки и пустословы по городу. Жаль, право, что князь Дмитрий Владимирович удостаивает их внимания, что много говорят о мерах, кои возьмутся для прекращения или предупреждения беспорядков. Говорят, что подписками обязывают фабрикантов не выпускать фабричных в день процессии, что кабаки будут заперты, и множество других подобных мер. И на что это? Запереть кабаки – это родить желание пить и силою в них войти; как фабриканту удержать 40 и более человек мастеровых, да и какая нужда? Вчера много об этом толковали, хвалили предусмотрительность Князеву; а я, право, напротив, сделал бы публикацию, объявил бы, что 4-го последует прибытие тела императора, что по неограниченной любви к покойному государю и желанию поклониться праху его, конечно, все жители выйдут на встретение тела, что начальство не может не похвалить сей ревности, что, с одной стороны, оно надеется, что такое великое стечение народа не даст поводов к беспорядкам, что более, чем когда-либо, глас полиции будет уважен, но что, со своей стороны, правительство, имея попечение о спокойствии жителей и предвидя, что дома будут пусты и без нужного надзора, оно не оставит удвоить бдение свое всеми мерами, от него зависящими, а потому и просит всех быть покойными и не верить всем нелепостям, праздностью распускаемым, и проч. Это все бы прекратило. А то князь поставит себя в неприятное положение и заслужит нарекание справедливое всех тех, коих не допустит принять участие в отдании последнего долга, – кому? Обожаемому государю! Я, может быть, ужо заверну к князю, чтобы сообщить ему мои мысли.

Александр. Москва, 28 января 1826 года

Князь Дмитрий Владимирович желал меня видеть, я был у него, но не застал; а так как я сам желал с ним о многом переговорить, то заехал к Новосильцеву, его адъютанту, коему все передал. Он очень одобрил мои мысли и уверен, что князь со мною согласится. Я вчера этого коснулся слегка в письме моем к тебе; жаль, что не имею копии с бумаги, которую отдал в оригинале, черновую – Новосильцеву. Ежели состоится, пришлю тебе, может быть, завтра. С Новосильцевым о тебе речь была: он, старуха-мать, сюда прибывшая, и вся их семья тебя любят без ума, за что и я их также люблю. Надобно признаться, что этот Новосильцев один из лучших чиновников, окружающих князя Дмитрия Владимировича, у коего, по несчастью, множество сволочи.

Александр. Москва, 29 января 1826 года

Цесаревич изволит извещать князя Дмитрия Владимировича официально, что Кюхельбекер схвачен в Варшаве унтер-офицером, с коим он начал говорить на улице и коему показался подозрительным. Он был в нагольном тулупе.

Вчера был большой обед у предводителя можайского, Камынина; только вдруг падает на стол ужасный кусок штукатурки, коим многие были переранены, между прочими Рахманов, Павел Александрович, Жихарев, а более всех – генерал-майор Толстой и Протасов, коему ушибло очень больно плечо и нос.

Благодарю очень за отправление письма к Сегюру; желание покойного графа исполнится, а графиня, которая все иначе видит и делает, чем мы, три дня, ежели не два, после смерти мужа писала сама к дочерям, возвещая им просто о смерти отца по почте, прямо на их имя. Ежели Сегюр и Воронцов, коим я тотчас писал, не предупредят графиню, то наварит же кашу эта женщина, которая судит обо всех по себе. Я удивляюсь, что ты не знал о ее католичестве. Она сделала это в 1816 году, во время отсутствия графа, находившегося в чужих краях, и написала ему, что он, возвратясь в Россию, найдет ее твердою уже в сем исповедании. Ты можешь себе представить, какой это был удар для него. В самом деле, как мало было в ней к нему доверия, что скрыла от него даже свои планы; будучи человеком умным, он скрыл свои мысли, но не мог более ни помешать свершившемуся факту, ни вернуть графиню.

Бедный граф был совершенный мученик этой капризницы. Всякий день она причащается, что даже и грешно, мне кажется (а аббат Мальзерб говорил: «Невозможно отказать в сем графине, ибо она благодетельница нашей церкви»), всякий день дает она кирке 25 рублей. Христианка, а не любима ни мужем, ни детьми, ни родными, ни знакомыми. Лучше делать счастье всех, нас окружающих, нежели ругать всех, учить, проповедовать, все хулить, все порочить. Я, право, уверен, что она помешана: целый век утверждает софизмы и парадоксы. Заметь, что все наши католички таковы.

Вчера был я у княгини Катерины Алексеевны Волконской; она отозвала меня в спальню и читала мне письмо князя Петра Михайловича. Он было предложил Суханово, но государыня деликатно отклонила, боясь беспокойства для хозяев. Велено было отпустить деньги на отделку Царицына. Княгиня жалуется, что Юсупов привносит туда злую волю, что ей не дали денег, что место это влажно и он рекомендует Коломенское. Кажется, что императрица, прежде чем прибыть сюда, остановится где-нибудь надолго и проведет время коронации в Харькове, Туле и Калуге, и тогда княгиня поедет навстречу своему племяннику. Вот что сказывала она мне также под секретом.