Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

У княгини читал я прекрасные стихи Дмитриева [Михаила Александровича] на кончину государя покойного. Послал взять, – не дают; говорят, что переплетают, а так не продают. Досадно, хотел тебе послать, а мысли, стихи и чувства преславные!

Еду в Кремлевскую экспедицию, где узнаю жилище Багреева, да и посмотрю на свою подушку и ношу в день процессии. Вчера встретил я колесницу; ее объезжали в 8 лошадей, и пустую впору везти, а с гробом 70 пудов весу, да 12 человек будут стоять на колеснице. Палили около лошадей, чтобы их приучить к стрельбе и шуму: смирны.

Александр. Москва, 2 февраля 1826 года

Ну, сударь мой, вчера были мы с женою, по протекции шталмейстера Юшкова, в экзерциргаузе, где видели, как запрягали к печальной колеснице лошадей и как возили ее по огромной сей зале. Не могу скрыть от тебя, что Юсупов осрамился. Говорят, что колесница эта стоит 1500 рублей. Да здешнее дворянство охотно сто тысяч пожертвовало бы на это употребление своих денег. Ужели Юсупов так скуп на казенные? Прискорбная скаредность! Мишурные украшения теперь уже почернели. Все это очень бедно; вверху, вместо страусовых перьев, какие-то букеты из желтого пуху. Наши дамы охотно пожертвовали бы всеми своими белыми перьями. На черных попонах, чем бы вышить гербы императорские золотом, нашиты бляхи из позолоченного картона. Не знаю, как покажется всем, но нас это не восхитило нимало.

Говорят, что в Курске колесница пылала златом и парчами, а стоила только 16 000 рублей; стыдно, что губернский город перещеголял столицу. Экий этот Юсупов кащей. В подобных случаях нечего жалеть денег; да сверх того, золото и серебро остаются и цены своей не теряют. Желаю, чтобы другим показалось иначе, нежели мне. Я слышу, что в Экспедиции говорят (уж не от стыда ли?), что каретник Алексей Евдокимов жертвует колесницу сию из усердия; но что же это за жертва в 1500 рублей, и идет ли казне – принять подобное пожертвование? Увидим, что скажут те, кои умнее меня. Но в церемониале колесница названа великолепною. Сказывают, будто Юсупов имел стычку с архиепископом из-за помоста в соборе [145] По преданию известно, что Филарет настаивал, чтобы деревянный высокий помост, на который поставили гроб государев для поклонения народного, не закрывал собой священных изображений на столбах Успенского собора. , и там тоже бумажный бархат и трип.

Шествие, вместо 4-го, как было объявлено, последует 3-го. Нам надобно являться очень рано. Многие – Обольянинов, Кутайсов и др. = ночуют у заставы Серпуховской, чтобы рано быть на месте. Гроб весит 70 пудов; 14 человек, кои стоят на колеснице, тоже пудов 70, вот 140, да колесница столько же; мудрено восьми лошадям тащить это на пространстве пяти верст, да еще и на гору, к лобному месту; на колесах же тяжелее. Отчего не на полозьях, также не знаю я. Получил я повестку, завтра к шести часам утра быть в Даниловской слободе, дабы там обще с другими приготовиться к церемонии, а поэтому намерен я сегодня лечь спать в 8 часов и сделать репетицию моему костюму, ибо 19 градусов мороза, а завтра может холод и усилиться. Благо есть этот большой плащ, под коим надевай себе что хочешь. До головы мне нужды нет; многие надевают парики, коим возвысилась цена до ста рублей. Теперь сказывали мне, что у графа Орлова-Денисова [146] Один из любимых генерал-адъютантов императора Александра граф Василий Васильевич Орлов-Денисов заведовал похоронным шествием от самого Таганрога. была ссора с нашим пьяным губернатором Безобразовым. Очень может быть; он и не пьяный-то не знает, что делает и говорит. Сказывают, что Орлов в Серпухове нашел все в беспорядке.

Александр. Москва, 3 февраля 1826 года

Поутру было 18 градусов холода, почему и приходил сказывать квартальный, что, вместо назначенного часу шестого, собираться в десять. Я мог поспать два часа лишних, что совсем не худо. Теперь только 11 градусов, и это порядочно. Еду я с тестем. Только тугой мне день: ибо, придя в собор с процессией, назначен я еще и остаться тут на три часа на дежурство с графом Никитой Петровичем Паниным [147] Которому при жизни Александра I не позволялось быть в одном с ним городе. , с Иваном Ивановичем Дмитриевым, с князем Сергеем Михайловичем Голицыным, с Ланским, а шестого не помню. С такими товарищами не скучно будет. Сказывала Обрескова, что множество идет и едет в Коломенское навстречу тела государева, и она была в числе оных.

Александр. Москва, 4 февраля 1826 года

Устал я очень, мой милый и любезный друг, но опишу тебе хоть вкратце печальную процессию вшествия тела государева в Москву. Ты удивишься, что я только что проснулся. Но тотчас по постановлении тела покойного государя в Архангельском соборе, должен я был тут остаться до шести часов утра. Приехал домой разбит от ходьбы, а там от стояния на ногах, но исполнил с душевным удовольствием священный долг. В Даниловской слободе. Съехались мы в трактире одном, где было набито битком всеми чиновниками 9-го отделения. Множество нашел я тут знакомых. Шепелев сделал славный завтрак и всех нас накормил. Ждали-ждали; наконец провезли из Москвы печальную колесницу (кажется, ей бы должно быть тут с вечера), которая и остановилась недалеко от нашего сборного места; провезли потом в каретах четырехместных регалии; началась рассортировка. К нам принесли множество ящиков с подушками орденскими. Началась перекличка. Кто-то не явился, а потому и сделалась перемена; все подвинулись по старшинству вперед, а мне вместо Серафимов досталось нести Сардинскую Анунсиаду. Наконец в 12 часов стали мы тянуться и входить в заставу; все шло довольно дурно. У многих, несших подушки, недоставало одного, а у иного и двух ассистентов; расстояния между орденами не были ровны, не одним все шли шагом и проч. Гедеонов, обер-церемониймейстер, и нашего отделения церемониймейстер Горяйнов только что парадировали взад да вперед верхом. Однако же я решился на них напасть. Из запасных чиновников дополнили ассистентов, дали всякому расстояние, и стали наблюдать, чтобы оно всегда было ровно.

Не доходя до Калужских ворот, процессия стала, и мы стояли более часу гораздо. Я узнал после, что была большая перебранка у Орлова-Денисова с Юсуповым. Как поставили тело на новую колесницу здешнюю, то вышло множество недостатков. Первое – была она не на рессорах, Орлов жаловался, что тело растрясет; думали наскоро пособить тюфяком. Второе – как тело поставили, то Соломка и Илья заметили, что на первом ухабе гроб может свалиться. «Да как же вы везли, – спросил князь Юсупов, – до сих пор?» – «Да у нас там 12 винтов, кои держали гроб». Надобно все это отвинчивать от старой и приделывать к новой колеснице, отчего была великая остановка и много перебранок, так что Орлов чуть не велел поставить гроб опять на старую колесницу. С Юсуповым все перебранились, так что он сел наконец в карету и уехал в Кремль, где у Спасских ворот встретил процессию. В церемониале забыли безделицу: означить места генералов и флигель-адъютантов. Только граф Остерман, встав за гробом, сказал: «Я здесь пойду, и мои товарищи, конечно, последуют моему примеру». – «Где же я пойду?» – спросил Юсупов. «А мне какое дело до этого! Государя видали и без вас; а в сражениях, в обществах и на улицах государь всегда был сопровождаем нами». — «Я пойду с вами рядом». – «А я повторяю вам, что мне до вас дела нет; ступайте, где хотите, а мы пойдем здесь». Так и сделалось. В духовной процессии тоже была перемена. Филарет просил как милость следовать за гробом, на что согласились для него собственно; но большая духовная процессия была на назначенном ей месте по церемониалу.