Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Сказали было, что надобно нам идти до Петровского, тогда остался бы я в церемонии; но вместо того у заставы готовы были кареты – для принятия регалий; а как до заставы от дома Мамоновой не будет полуверсты, то я решился уже покривить душою, чтобы смотреть на единственное зрелище. Лучшего места для сего не было в Москве: с одной стороны глаз обнимает все пространство Тверской до дома Козицкой, а с другой видна не только застава, но и Петровское. Сверх того, у самого дома, графини церковь, против коей тело останавливалось и совершаема была лития.

Мне показалось, что светская процессия слишком шла скоро и без черного убранства не напоминала бы печальную церемонию. Надобно бы идти нога за ногу, расстояния не были соблюдены: где куча людей, а где большое пустое пространство. Духовенство шло прекрасно, ровно, тихо; но ему была дана особенная инструкция от Филарета. Преосвященный шел не за гробом, но на назначенном ему месте. Видно, что был замучен, едва передвигал ноги; два сильных дьякона вели его под руки, как бы ребенка. Ну, брат! Как поравнялся с нами гроб, не могу тебе описать, что происходило со мною и со всеми. Народ, бывший в безмолвии, начал креститься, плакать; но удивительная тишина, молчание все-таки не изменялись ни на минуту.

У гроба, на колеснице, стояли дежурные генералы и флигель-адъютанты. Я разглядел Бороздина, Ожаровского, Строганова и Герана. Князь Дмитрий Владимирович ехал по правую сторону верхом в одном мундире, а по левую – граф Петр Александрович Толстой так же. За гробом следовала дорожная коляска покойного государя цугом. В ней вез сердце покойного один из камердинеров, Федоров. После этого надобно было видеть бездну народа; все, что ни было на улицах от Кремля самого, все это пошло за гробом, как саранча; не видно было улицы. Все это хлынуло на Петербургскую дорогу. Тело повезли по новому шоссе, а с боков на пространстве, может быть, ста сажень все так было унизано народом, что снегу не было вовсе видно.

После совершения у заставы литии народ кинулся в ноги Орлову-Денисову: «Батюшка, позволь, дай нам везти тело на себе!» – «На чем вам везти, ребята? Надобно умеючи, надобно канат!» – «У нас все приготовлено с утра, только позволь, отец, нам». Тогда граф Орлов-Денисов оборотился к князю Дмитрию Владимировичу, чтобы знать его мнение. Князь отвечал: «Я прошу вас также не лишать сего удовольствия жителей столицы здешней, позвольте!» Граф согласился. Лошади были выпряжены очень тихо, четыре каната привязаны к колеснице и опутаны около дышла, четыреста ямщиков московских и около ста человек с Хорошевского завода каретного впряглись и везли тело до Всесвятского; далее хотели следовать, но граф не позволил, боясь опоздать на назначенный по маршруту ночлег. У Петровского дворца гроб был снят с московской и поставлен на дорожную колесницу. Князь Дмитрий Владимирович, губернатор и все предводители провожают тело до границы Тверской губернии. Обресков, от коего я все это знаю, выехав за город, сказал князю Дмитрию Владимировичу: «Я, по долгу полицмейстера, проводил тело сюда, теперь прошу, по усердию своему к покойному государю, позволить мне следовать за гробом до Всесвятского». Князь похвалил его и охотно позволил. Вот, мой милый друг, вкратце вчерашний день.

Я встал в 6 часов утра, чтобы написаться досыта и не иметь помехи. Я достану и пришлю тебе маршрут. Нет, каково же! Наташа, боявшаяся всегда мертвых и похорон, была на панихиде, целовала гроб. Вчера не мог я ее оттащить от балкона, все смотрела вслед за колесницею, так расплакалась, что и меня туда же вовлекла. Сегодня воскресенье, она пятидесяти нищим дает обед на дворе нашем в память покойного государя; после отпустит их, дав всякому (что смогла) по рублю на человека, чтобы молились за преставившегося ангела. Я не могу не похвалить ее и более бы ее любил, ежели бы мог. «Ах, Боже мой, – повторяет она, – что могло со мною статься? И как была бы я прощена, ежели б не целовала гроба императора Александра?» Я тебя прошу убедительно, ежели графиня Софья [Софья Владимировна Строганова, сестра князя Дмитрия Владимировича Голицына, муж которой был приятелем покойного государя, ездила в Таганрог] прислала тебе драгоценных волос, то сделай колечко, черное все, с кружочком (как то, что ты ей уже прислал с портретиком государя); положи туда хоть несколько волосков императора, – ты доставишь ей несказанное удовольствие. Я буду молчать, и эта атенция от тебя очень ее тронет.

Кажется, все сказал; стану бриться. Князь Василий хотел заехать ко мне утром, он после обеда едет догонять тело. На письмо твое буду отвечать завтра, а это хочется послать к Рушковскому. Кто знает? И в воскресенье может случиться эстафета. Ты исправляешь одно выражение, помещенное в объявлении князя Дмитрия Владимировича, и говоришь, что тебе кажется, что тело не было отпето. Ты прав, дело прошедшее: можно тебе сказать на ухо, что приятели злодеев 14 декабря распускали разные нелепые по Москве слухи. Все теперь видели, должно ли было оным верить, и сколь гнусна была клевета, выдуманная на верный, бого-боязливый и кроткий народ русский. Сказали, что, когда прибудет тело сюда, народ потребует вскрытия гроба, чтобы увериться в смерти государевой. Какая нелепость! Ужели все сии генералы, адъютанты и все, сопровождающие тело (назовем одного Илью, плачущего на козлах), ужели они и весь Таганрог в заговоре сем – обмануть Россию? Слухи сии, однако же, стали беспокоить князя Дмитрия Владимировича; он думал всему пособить, напечатав, что тело отпето, и напрасно: ибо правда все-таки узнается. Слухи подобные достойны презрения, а не внимания; единственная мера нужная было бы дознаться, откуда истекают подобные слухи.

Вот еще одно обстоятельство. Боялись, бог знает почему, волнения в народе. Командиру Каргопольского драгунского полка, полковнику Суковкину, предписано было опустить палаши. Он ни слова не сказал, отвечал, что будет исполнено, а между тем приказание оставил неисполненным. Он очень умно рассудил и говорил одному приятелю своему: «Я головой ручаюсь за народ; с пятью-шестью бездельниками сладит и полиция, а ежели, паче чаяния, будет их сто, то я усмирю их и палашами драгунскими; зачем подать солдатам подозрение, что мы в народе сомневаемся и подозреваем его верность?» Последствие показало, сколь он здраво и справедливо судил. Новосильцев одного мнения со мною; ежели бы и не было вовсе полиции, такой же бы царствовал порядок и тишина. Опять вспомнишь слова графа Толстого: «Тело императора Александра само и следило за порядком». Во всей Москве в этот день только шесть были взяты на съезжие, тогда как в другие дни среднее число сорок. Губернатор Безобразов сказал князю: «Делайте со мною, что хотите, а я не еду из города». Говорят, что Орлов его ругал, только что не по-матерну, и он боялся повторения.