Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Купцы собрали тридцать тысяч на раздачу войскам, бывшим под ружьем. Юсупов едет послезавтра к вам, чтобы отвести, по всей видимости, грозу. Эти господа все взбешены на него; в Петровском они не нашли ни чашки чая, ни завтрака. Остерман говорил Орлову: «Да чего ждать нам от татарина?» В первый день перебывало в Кремле на поклонении тела 81 тысяча, а на другой – 114 тысяч народу. Вчера пир нищих славно обошелся; дети им служили. Наелись и пошли всякий с рублем, молясь Богу за государя покойного. Беда та только, что сегодня явилось еще множество. Они думали, что все повторится.

Боже мой, сколько я сломал копий из-за Киселева [148] П.Д.Киселев (позднее граф). Подозрение о содействии его заговорщикам доселе не вполне опровергнуто. Уверяют, что его спасло благородство Н.В.Басаргина, служившего у него под началом, не захотевшего обличить его и затем сосланного в Сибирь. ; есть ослы, кои думают, что и он та особа неблагодарная, осыпанная милостями государя покойного. Да ежели это он, так как же он не арестован?

Александр. Москва, 9 февраля 1826 года

Багреев сегодня рано должен был выехать. Я тебе весьма подробно и достоверно описал печальную церемонию; он дополнит, ежели я забыл что-нибудь. И теперь все о том же говорят. Добрые люди в негодовании, что бездельники могли оклеветать благочестивый народ здешний. Скажу откровенно, что не худо бы нам, дворянам, перенимать у него. Право, в этих 200 тысячах жителей, сидевших на крышах, за заборами и на улицах, более было тишины, благоговения, скорби, нежели у иного из нас, бывшего в процессии. Мне многие рассказывали, что, когда Башилов поравнялся с балконом, на коем сидела певица Теглиш, он забыл, что несет подушку с регалиями, начал ей кричать с улицы: «Здравствуйте, госпожа Теглиш! Как поживаете?» Надобно быть такому скоту! Отчего же всякий мужик был умнее его? Юсупов сделал церемониймейстерами мальчишек, не имеющих самого понятия ни о порядке, ни о благопристойности. Все это шло слишком скоро, а не печальным шагом. Нет, брат, его дело – оперу итальянскую набирать, а тут надобно было иметь душу, сердце тронутое и преисполненное важности предмета предстоящего.

Слава Богу, что не было еще большего беспорядка и что этот не всех, а только строгих судей поразил. Губернатор объявил князю, что не едет без него на границу; а так как князь поехал туда, то и Безобразов поехал: видно, боялся, чтобы Орлов опять не принял его по-казацки. На Юсупова тут закричали все, что он боялся, видно, чтобы это не дошло до Петербурга: едет туда сам завтра. Пусть наши ошибки обратятся в пользу вам, но я все-таки буду утверждать, что у вас усердие, ревность, благоговение превзойти не могут того, что было здесь. Вот и теперь Беннер от меня. «Боже мой, – говорит он, – как сие трогательно, что наш добрый народ начинал плакать тотчас при появлении гроба императора!»

Можно было предвидеть, что Шульгин не продержится; а так как он здесь все проспал, то нечего было ожидать от него и в Петербурге. Здесь говорят о Княжнине как о человеке жестоком; из двух крайностей, право, лучше эту, нежели вялая полиция. Здесь отдана князем благодарность большая полиции; канат умеет всякий протянуть по улице, осыпать ее песком – также, – нет, пусть найдет она бездельников, кои сеяли слухи вредные, тогда будет, за что благодарить. Князь Дмитрий Владимирович говорил и мне: «Это салонные слухи». – «Вовсе нет; сплетни, любовные интрижки, семейные ссоры – вот что такое салонные слухи; сии же вредные слухи разносят недоброжелатели». Слухи эти повезли даже в Тулу; сказали, что есть тайные сношения с тамошними оружейниками, что же вышло? Ты видел, как оружейники себя показали. Вот все-то этак выдумывают! Я читал печатное распоряжение здешнего Шульгина. Он говорит точно как человек, ожидающий неминуемое кораблекрушение. Не так поступал полковник Суковкин.

Александр. Москва, 10 февраля 1826 года

У Дмитриева, сочинителя стихов прекрасных покойному государю, была побранка с Вяземским, за которую Иван Иванович Дмитриев на племянника своего и прогневался. На дежурстве в соборе я ему хвалил стихи, а он отвечал: «Они так хороши, что я за них с племянником помирился». «Стало, покойный государь и после своей кончины продолжает делать добрые дела», – отвечал я Ивану Ивановичу. Ему это замечание полюбилось. Ох, часто будем вспоминать покойника! Ты уже знаешь, без сомнения, что императрица будет жить в Суханове, а княгине Екатерине Алексеевне предлагает свою деревню на это время Толбухина; это три версты от Суханова. Императрица рассматривала и довольна планом калужского дома; теперь такового же ожидает из Тулы, чтобы решиться, что избрать: Тулу или Калугу.

Александр. Москва, 16 февраля 1826 года

Смешно теперь видеть, как отпираются все от прошедшего страха; все возвращающиеся из деревень уверяют, что были у Троицы на богомолье, стыдясь сами себя. Слухи были точно, и они до того увеличились, что встревожили Тулу, и я знаю, что Орлов-Денисов, для всякого случая, принужденным нашелся писать князю Голицыну, не требует ли безопасность вверенного ему драгоценного тела, чтобы миновать Москву, и какой в таком случае ехать дорогой и проч. Признаться, на месте князя Голицына я из кожи бы вылез, а добрался бы до глупых этих источников. Все, что говоришь ты мне под секретом, останется всегда свято между нами; но я знал уже в воскресенье, что коронация назначена 29 мая. Не знаю, как поспеют к этому времени все приготовления. Стало быть, скоро и гвардия будет выступать.

Обедал я намедни у Энгельгардта с Сергеем Львовичем Пушкиным; он мне сказывал, что сын его написал прекрасную трагедию «Борис Годунов»: это первый его опыт, сие много лучше, чем стишки.

Александр. Москва, 18 февраля 1826 года

Лазарев по записке своей звал обедать с двумя приятелями; вместо того нашел я человек 30, как то всегда у него бывает. Кажется, он довольно рассеян, но только и князь Дмитрий Владимирович не прочь от этого. Лазарев сказывал, что приехал к нему вчера. «Ах, здравствуйте, господин Лазарев, как поживаете, хотите ли от меня чего-нибудь?» – «Князь, я еду в Петербург и пришел просить у вас письмо, кое вы мне обещали». – «Какое письмо?» – «Письмо к графу Нессельроде, чтобы дал место при вас здесь, в Москве». – «Да как же так? – прервал князь. – Я было думал, что вы помещены при мне уж давно». Лазарев выпучил глаза и не знает, радоваться ли или печалиться такому комплименту. Ежели будет ждать экспедиции этой, то может дать еще другой прощальный обед. Я ему советовал просто оставить тебя и Нессельроде в покое и выйти в отставку, а там определяйся куда угодно. «Да чиночик (это, кажется, и целый чинище!) бы при отставке надобно получить». – «За что?» – «Четыре года в одном чине, 25 лет служу в коллегии». – «Вы в одно время эти 25 лет служили при всех коллегиях, кои в России; вы также были в Иностранной, как в Адмиралтейской». – «Ведь дают же другим, что же я так несчастлив буду один; ну а нельзя чин, так хоть бы крест Аннинский…» Видя, что я удивляюсь этой претензии, Лазарев тотчас прибавил: «Да ведь без бриллиантов, простой крест!» Смех и горе с этим человеком.