Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Жена его прехорошенькая штучка! Только, кажется, не дальнего ума; зато жена другого брата, дочь твоего бывшего приятеля Манук-бея, приятна и мила. Я возле нее сидел за столом. Сидели, что не было конца, а по прилагаемому армянскому рескрипту только двух думал я найти гостей.

Александр. Москва, 20 февраля 1826 года

Итак, Серапин нашего полку! Вчера был один два раза обвенчан, раз у Николы на Могильцах по нашему обряду, а другой – в английской кирке. Странно то, что пастор, прекрасный собою молодой человек, влюблен был и сам сватался за Софью Ивановну, а вместо того должен был ее вручить другому. Я приметил в нем большое смятение, но оно продолжалось только до обеда; тут он так усердно пил за все предлагаемые здоровья, что с жаром рассказывал разные истории своему соседу Келембету, который ни слова не знает по-английски. Пили тут и за твое здоровье, и Марии Константиновны. Серапин был очень любезен и нежен, так что можно надеяться, что к концу года будем у него пить на крестинном обеде, как вчера пили на свадебном.

Александр. Москва, 26 февраля 1826 года

Тесть был у меня – сообщить под секретом, что Тургеневы оба с Бобринским дали тягу в Америку, что их нет уже во Франции, что знает это наверное от графини Вязмитиновой. «Что их нет уже во Франции, это достоверно, – отвечал я, – ибо они уехали в Англию, откуда вот и два письма, очень свежие, привезенные Веллингтоном в Петербург». – «Ежели еще не так, то скоро так будет», – отвечал князь. А спроси, на чем основывает свое мнение, – верно, не знает.

В среду задал нам славный обед Василий Львович, и мы беспрестанно его мистифицировали. Он потчевал «Бургонским», а Денис Давыдов уверял его решительно, что то было «Венгерское», и наш Василий Львович ну бранить Игнашку своего, что перемешал вина; а тот, самый отъявленный мошенник, коего свет видывал, играл дурака, чтобы еще более нас насмешить.

Александр. Москва, 1 марта 1826 года

Вчера поехали мы с Наташей на вечер, по зову Фавста, к Брокеру, а Фавста-то одного и не нашли там, а явился вдруг из Петербурга Алексеев, очень сожалеющий, что с тобой не столкнулся. Рассказывал много о Петербурге. Он тоже в восхищении от императора, коего несколько раз имел счастье видеть; также видел старого своего командира Вельяминова, говорит, что очень состарился и похудел. Сказал ли я тебе, что Брокер привез завещанные мне графом Федором Васильевичем часы брегетовы? Все восхищаются ими, а Саччи говорит: «Эти часы не для вас». – «Почему же?» – «Да ведь это классические часы, кабинетные». Хорош комплимент! Они с репетицией и бьют сами собою часы и четверть часа. Они были заказаны англичанином и не взяты. Граф имел случай купить их за 3000 франков. Алексеевский [то есть подаренный некогда сенатором Алексеевым] брегет буду беречь для Кости со временем, а эти стану носить и вспоминать покойного друга своего.

Александр. Москва, 9 марта 1826 года

Ты говоришь о Ростопчине, что мог бы он и более сделать для меня; согласен, но я никогда и не касался этой струны, ты знаешь мои чувства, они одинаковы с твоими; а покойник имел эту черту, что дарами гнушался. Бывало, безделицу хочешь ему дать, так откажет шуткою, а часто и сухо, без шутки. Судя по себе о других, и сам ничего не давал. Я не забуду, что в 1813 году богатейший сибирский купец прислал ему при прекрасном, лестном, самом русском письме 10 фунтов чаю из Кяхты, выхваляя славу графскую, проникшую в Китай. Граф послал чай обратно, а купцу написал дружеское письмо. Это простирать уже слишком далеко бескорыстие.

Жаль мне: я послал один только чистый экземпляр, который имел, написанной мною биографии графской к Воронцову, который, как и я, большой обожатель покойного Ростопчина. Велю и для тебя списать, чтобы ты имел это прежде, нежели будет оно напечатано в журналах. Я говорю истинную правду по совести и даже недостатков графа не скрываю. Сколько раз спорились мы за ненависть его к людям, о коих имел он вообще невыгодное мнение. Правда его была колка; один Генрих IV мог бы долго с ним не ссориться.

Александр. Москва, 11 марта 1826 года

Я получил прекрасное письмо от старика Сегюра, пэра Франции, в ответ на мое, что ты ему доставил. Между прочим есть и такая фраза: «Благодарю вас за печальные и трогательные подробности, кои соблаговолили вы мне сообщить; они драгоценны мне, как и все, что напоминает о благородных чувствах, возвышенном характере и добродетелях друга, коего мы утратили. Со смертью графа Ростопчина Россия потеряла одно из блистательных своих украшений. Услуги его у нее отняты, но слава его останется ей навеки, а слава империи слагается из славы людей знаменитых, ее прославляющих». Вот что пишет умный и славный дипломат, и чужой, а у нас молчат и расхваливают каламбуры покойного Александра Львовича и заслуги пьяного Андрея Семеновича Кологривова.

Александр. Москва, 13 марта 1826 года

Вот и Жихарев явился звать к себе обедать с Иваном Ивановичем Дмитриевым, Василием Львовичем, Вяземским и проч. Поеду. Я покойнее теперь. Ему пишет Жуковский: «Увы, Николай Тургенев потерян для России!» Эти слова все объясняют; видно, сбылось, чего все мы боялись. Жаль и его, и брата Александра, коего это огорчит несказанно.

Александр. Москва, 19 марта 1826 года

Князь Дмитрий Владимирович очищает свой дом для великого князя Михаила Павловича, скоро сюда выезжающего с великой княжною; она здесь изволит родить. Князь нанял для себя дом Андрея Семеновича Кологривова на бульваре.

У Юсупова была большая контра намедни в концерте Собрания, и с кем же? С Бартеневым, который его в пух отшлепал, за какие-то места [вероятно, Александр Иванович, дядя известной позднее певицы Прасковьи Арсеньевны Бартеневой]. Юсупов говорит: «Извольте встать, это дамские места». Бартенев отвечает, что, приехав ранее, он садится, где хочет, что он довольно имеет воспитания, чтобы уступать место свое дамам, ежели не будет у которой где сесть, но что приказаний его, Юсупова, он слушать не намерен и что останется на своем месте. «Вы жить не умеете», – «Нет, я жить умею, а не умеет жить тот, который командовать хочет равному себе дворянину, там, где всякий входит за свои деньги». Юсупов с носом отошел. И охота связываться с мальчишками! Вот что выигрываешь от обедов в трактирах с шалунами. Только и слышно о подобных обедах трактирных, на кои и князь Дмитрий Владимирович тоже ездит. Меня Вяземский приглашал намедни, но я не поехал. Эти вещи хороши изредка, в самой маленькой приятельской компании.

Вчера был очень приятный обед у Пушкина. Иван Иванович Дмитриев, Вяземский, Денис Давыдов, Ланской, Голицын, что с тобою дежурил в соборе, Сонцов. После обеда долго болтали, балагурили. Иван Иванович очень развеселился и нас смешил. Только все очень сожалеют о Карамзине, любя его душевно; все желают, чтобы он поехал в Италию, но через Москву: здесь душа его нашли бы отдохновение, друзей и многие отрады. Карамзин принадлежит целой России и всем русским, яко наш историограф.