Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Вчера хоронили здесь старуху Рибасову [Настасью Ивановну, дочь И.И.Бецкого]. Ей было 89 лет, а все еще была бодра, жива и одевалась, как щеголихи за 50 лет одевались. Деревень, говорят, не оставила, а дом и деньги. Та часть, где живет Блоом, досталась Горголи, а другая, на Марсовом поле, – князю Долгорукову [деду княгини Юрьевской. Дома эти позднее – дворец принца Ольденбургского]. Впрочем, это два дома. Я рад за доброго приятеля Ивана Саввича, которого расстроенные дела во время обер-полицмейстерства сим поправятся.

Вчера была свадьба Шепинга в домовой церкви Гурьева.

Вот тебе комиссия, или передай ее Фавсту или другому кому-нибудь аккуратному пану. Воронцов продает имение, о котором подробнее узнаешь из приложенного при сем письма его и ведомости. Мне нужно знать, чего может стоить это имение, какую можно будет пользу из него извлечь. Можно ли их посадить на пашню? Каковы мужики? Одним словом, все сведения, обыкновенно требуемые и собираемые при покупке. О фон Цур-Милене можешь узнать в доме Воронцова, графа Михаила Семеновича. Но сего не довольно; надобно кого-нибудь сведущего послать посмотреть имение на месте. Мне очень нужно все сие узнать, и чем скорее, тем лучше.

Константин. С.-Петербург, 26 сентября 1822 года

Какой граф Толстой умер? Не тот ли, что все ездил в театр с Юсуповым? От французов ускакал хоть верхом, а от смерти не уйдешь! Вчера и третьего дня был я у Ламсдорфа. Ему немного легче, то есть меньше страдает; но после приговора Миллера все это ничего. Реман был у меня, с ним Миллер советовался, и он подтвердил, что делать нечего. Ламсдорф мне пересказывал слова Миллера: «Я вижу, что с вами можно говорить откровенно. О вашем выздоровлении могу сказать только две вещи: вероятно и возможно. Последнее существует, первое – куда менее». Ламсдорф принял это как должно, без страха, и прибавил мне: «Видишь ли, мой милый друг, это не вероятно, что я вылечусь, но это еще возможно; так что я этим и удовольствуюсь. Впрочем, будет, как Бог пожелает».

Четвертого дня его так схватило, что он думал, что уже пришел конец. Ужасно, как все это меня огорчает. Его отец и мать скоро будут. «Это, – сказал он, – самая плохая новость, какую я только мог получить в такую минуту, ибо мои страдания слишком велики, и подобные свидетели сделают их еще мучительнее». Ужо опять к нему зайду.

Каннинг, по газетам, точно будет министром. Я получил письмо от Ваниши. Он в восхищении от государя: будет в Тегернзее, в Баварию. Он поехал к нему навстречу в Зальцбург. Государь, вероятно, выедет 29 сентября. В Вене будут дожидаться Веллингтона до 25-го. В Верону будут также неаполитанский и сардинский короли.

Вчера на гулянье, то есть на Невском проспекте, который очень наполняется, видели мы молодых Шепингов. Экипаж, лошади, шаль славнейшие, одним словом, все – как следует.

Невский проспект будет освещен газом, везде копают, проводят трубы; говорят, что это делается акциями; но не знаю, какие у компании условия с правительством.

Константин. С.-Петербург, 27 сентября 1822 года

Нессельроде пишет ко мне несколько строк, а Северин – длинное письмо от 9 сентября. Сообщаю тебе содержание оного, мой милый и любезный друг: «Закревский собирается ехать и передаст вам наши новости. Мы ограничиваемся ожиданием, с одной стороны, Веллингтона, с другой – лорда Странгфорда. Нам дают иной раз в Каринтийском театре пьесы Россини, кои немцы коверкают, но кои сопровождают добрые смычки и наше воодушевление. Надобно видеть, как топает граф Нессельроде, у Фонтона очки от радости вниз съезжают, и даже фальшивый слух Матушевича и недвижный галстук Кокошкина волнуются и трепещут соответственно. По средам вечером собираемся у графа Меттерниха. В ближайшее воскресенье Караман дает чрезвычайный бал. Веронский конгресс будет весьма многочисленный. Все наши итальянские министры, старые и нынешние, должны туда поехать. Но путешествия по Италии не будет, я думаю, и император ограничится прогулками в окрестностях Вероны. Воронцов будет с нами, а прежде увидит его величество в Тегернзее. Я делаю все возможное, чтобы найти Полетику. Матушевич, Фонтон и я рассчитываем пуститься в путь 1 октября. Возвращение будет определенно в декабре». Теперь, стало, все уже или на пути, или в Вероне; там наслушаются итальянской оперы. Не понимаю, как он не может до сих пор открыть Полетику и как тот не дал им знать о себе. Вероятно, в Вероне съедутся. Наш старый Италинский тоже явится. Северин не пишет, едет ли Татищев. Я думаю, что поедет; а Головкин? Все это для нас любопытно; чтобы хоть длинному Фонтону написать, а я от него и письма не имею.

Поехал в 10 часов к графу Гурьеву, играл с ним, Кологривовым и графиней Ожаровскою в вист, проиграл 110 рублей, просидел долго и много, толковал о лотерейных и каподистриевых делах. За этим я и ездил. Ну, брат, вот теперь бы тебе поиграть на его бильярде! Освещен, как мой, шары большие, кии лучше; одним словом, достиг все степени совершенства. Я хвалил его. Граф сказал, что лампы он у меня перенял, и прибавил: «Если вы теперь находите бильярд таким хорошим, прошу вас написать об этом вашему брату, как знаменитому игроку», – что сим и исполняю. Недели через две и Арсений будет; станем у него играть. Жаль мне, что его жена едет в Италию, а если с отцом, то расстроятся его дела, так что не скоро и поправится. Тут воскреснет опять вкус к Картинели, Лараморам, Алебастрели [вероятно, так коверкал слова тесть Закревского]. Мне кажется вообще, что все эти вояжи дурной будут иметь конец, и это мне грустно. Добрый наш друг заслуживает лучшую участь.

Александр. Семердино, 29 сентября 1822 года

Ты спрашиваешь, довольно ли найдется в батюшкиных бумагах материалов для написания его жизни? Конечно нет! Ибо в 1808 году батюшка сжег множество бумаг. Кажется, Николай Богданович Приклонский спросил: «Зачем? Тут множество должно быть любопытного». Но батюшка отвечал: «Конечно, но лучше концы в воду!» Это «конечно» более касалось до других, нежели до него самого. Я от тетушки могу многое узнать и напишу ей разные вопросы, на кои буду просить ее объяснений, а особливо насчет молодости батюшкиной. Журнал, который им писан был с 1760 года ежедневно по-латыни, не полон. Ежели найду у тетушки письма батюшкины к Василию Андреевичу, это бы была находка драгоценная, ибо батюшка от него не имел ничего скрытого и писал ему очень часто. Служба его в Царьграде и заключение в Эдикуле могут быть описаны подробно по бумагам [74] Насколько нам известно, А.Я.Булгаков не исполнил своего намерения, и где упоминаемые им бумаги, не знаем. . Ежели и не выйдет ничего заслуживающего напечатания, то все будет манускрипт драгоценный для нас и друзей наших.