Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Но эти два «К» даю отгадывать всем вашим мудрецам. Я велел детям сделать Косте описание этого праздника: его это утешит. Не было минуты, право, чтобы мы вас обоих не вспоминали. Вот и гости наши воротились из рощи; я рад, что успел тебе это намарать. Экзекутор остается еще сегодня с нами, спасибо ему. Вообрази, что мы вчера легли в три часа почти что, балкон был все отперт, и не было холодно. Июльская ночь, и месяц светит так светло, что Брокер не захотел ночевать у нас, закурил трубку и поехал домой, а завтра собирается опять в Сергиевское к Шафонскому. Филипп Иванович там занемог флюсом, подвязана щека, и не выходит из комнаты; собирается в Москву в понедельник: Рушковский его требует для этих подписок о масонстве, также выписал Трескина и Одинцова, а те было поехали подышать деревенским воздухом. Все начальники очень круто это дело [присяга о непринадлежности к тайным обществам] повели в Москве. Юсупов кончил это в три дня, и наш Рушковский не отстает от него. В Москве только и разговору, что о масонах: те, кои за них распинались, теперь их ругают немилосердно, против пословицы, что лежачего не бьют.

Александр. Семердино, 28 августа 1822 года

Известие о смерти Кастельрея и речь Лондондерри [первый министр Англии Кастельрей зарезался] [72] Лондондерри Чарльз Уильям – военный, затем дипломат, в ходе путешествия на Восток посетивший в 1837 году Петербург; его сводный брат Роберт Стюарт, более известный как виконт Кестльри (1769 – 1822) – английский политический деятель, министр иностранных дел; зарезался. очень меня поразили. Он, кажется, был человек, желавший не только благоденствия Англии, но и спокойствия целой Европы, и какой ужасный конец! Это потеря для всех, и теперь всем дипломатам не так ловко будет иметь дело с новым лицом на конгрессе: с покойным все были в тесной связи. Мне в Париже один старый англичанин, человек очень умный, сказал, и, кажется, это правда: «Обязанности, заботы и труды главного министра в Англии столь тяжки, что человек не может долго выдержать и либо с ума сходит, либо умирает преждевременною и насильственною смертью». Это довольно правда. Один Шатам умер стар и министром. В газетах, кои мне прислал вчера Рушковский (которые, однако же, всегда позже твоих писем меня извещают о происходящем в Европе), пишут, что вдова маркиза лишилась ума от горести.

Вчера я сделал фарсу с ребятишками: войдя один в баню, спрятал там мячик, потом объявил, что, кто мячик тот найдет, тот получит 10 копеек серебра. Надобно было видеть эту комедию; я все стоял у окошка и смотрел. Баня премаленькая, а набилось туда мальчиков 40. Многие влезли даже в печь. Мячик был на печи; одному только пришло в голову там посмотреть.

Константин. С.-Петербург, 1 сентября 1822 года

Третьего дня возвратился поздно из Невского монастыря. Императрицы Марии Федоровны там не было: проведя ночь с великою княгинею, она устала. Императрица Елизавета Алексеевна была одна. После обедни изволила быть у митрополита на завтраке (на котором Тургенев сильно отличался), а потом поехать в парадной карете в Таврический дворец, где был обед. Новая парадная карета, которую иные ценят в 80, а другие в 30 тысяч, прекрасна, вся вызолоченная, внутри обита вышитым бархатом. Народу, как обыкновенно, было очень много, и давка препорядочная; в церкви даже чуть не задавили полковника, командующего Семеновским полком. С трудом его вытащили из-под ног. Дождь разогнал часть любопытных, но все еще много осталось до самого отъезда государыни.

Встретил я там Сакена. Он пробудет несколько дней еще в Таврическом дворце, а там переедет поближе к нам. Не знаю, Дибич приехал ли; я его не видал. Выходя из церкви, были мы в затруднении, как пройти к митрополиту, – не для нас самих, но для наших мундиров, ибо шел дождь. Мой Тургенев нашел человека с плащом и зонтиком. «Чей ты?» – «Такого-то». – «Он, братец, прошел к митрополиту; дай-ка нам шинель и зонтик», – под которым мы и дошли сухо. Хозяин, я чаю, порядочно поругал дежурного камергера, коим он сказался. После завтрака опять дождь; как дойти до кареты? За воротами монастыря стояла, и очень далеко. Мой и тут нашелся, видит придворную парадную пустую карету. «Постой, отворяй!» – сели мы; а как доехали до ворот – «Стой, спасибо, братцы, что довезли». Как бы то ни было, но мундиры наши спасены.

Вчера ездили мы все-таки с Тургеневым в Таврический дворец, где был молебен и поздравление императрицам и великому князю с новорожденною [великой княжной Ольгой Николаевной]. К руке не подходили. Императрицы только прошли мимо нас и мне очень милостиво поклонились. Тургенев обедал у меня, был очень весел при весьма хорошем аппетите.

Коновницына будут хоронить в его церкви, а где – не знаю. О нем все генерально сожалеют; между тем несколько назначают ему преемников: кто Меллера, военного министра, кто Павла Васильевича Кутузова.

Вестей у нас никаких нет. Из Варшавы есть известие от государя. Он изволил выехать так, как предполагал, – 20-го. Вчерашние газеты подтверждают известие об успехах греков и о победе, одержанной над турецким пашою; одна статья даже полагает его в числе пленных пашей.

Наконец Воейков напечатал в своем «Инвалиде» карту Ермакова похода, которую я ему давно дал. Она очень любопытна. Свиньин у меня ее выманивал, и я бы ему охотно дал, но было поздно: она была уже в руках у Воейкова.

Завтра у купечества большой пир, на который и я зван. В три часа будет открытие бюста государя в Биржевой зале, а потом обед в доме Коммерческого общества. Говорят, всякий член положил по 50 рублей, и готовит гурьевский повар. Надобно ехать, хотя и боюсь потчевания. Чтоб позвать Тургенева!

Константин. С.-Петербург, 2 сентября 1822 года

Подписки о масонстве от меня также доставлены князю. У меня их немного было в почтамте, всего человек пять, и то не очень усердные. Вижу отсюда ажитации Ивана Александровича [Рушковского, московского почт-директора]. Пфеллер все его самого уговаривал идти в масоны, но он никогда не хотел и слышать об этом.

Александр. Семердино, 3 сентября 1822 года

Ай да Трапандосы! Желаю им душевно еще важнейших успехов. Случился у нас священник наш приходской; я ему прочел статью из «Консерватора»; он встал со стула, обернулся к образу и стал креститься. – «Как, батюшка, разве вы объявили войну туркам?» – «Это дело нашего государя, – отвечал он, – но мое дело – молиться, чтобы не было войны вовсе, а ежели ей быть, то чтобы победителями были христиане, а кольми паче наши единоверцы». Я думаю, что мало найдется людей, кои бы не так думали, как наш поп. Дело это нешуточное и может иметь важные последствия; да и это уже много, что возвысит дух греков, а турок приведет в робость. Воскресли и Фермопилы! То-то, я думаю, Деболи доволен. Он никогда не верил новостям, невыгодным грекам, и повторял пророчески: «Вот увидите, вот увидите! Подождите-подождите!»