Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

О Киселевой истории также много говорят. Неизвестно еще, чем для него кончится, но думают, что он не останется на настоящем месте.

Александр. Семердино, 18 июля 1823 года

Вяземский, видно, остался у вас, чтобы спорить с Булгариным, который довольно остро отделался от критики Вяземского в своем «Северном Архиве». Я очень радуюсь выздоровлению Карамзина.

Нет, брат, это не басня: у меня точно есть старик 123 лет. Все старики одинаковы и те же имеют признаки старости, а у этого что-то особенное, детское, волосы как пух, кожа совсем не такая на теле, видна ветхость во всем. Он редко сходит с печки даже летом. Он 12 лет, кажется, как слеп. Я его видел еще давеча и не мог не рассмеяться, как он, прощаясь, сказал мне опять: «Ну, батюшка, Александр Яковлевич, простите, до свиданья».

Когда увидишь тетушку (которой также желаю в 1862 году разыскивать то, что было в царствование Елизаветы Петровны), поцелуй у нее за нас всех ручку. Слава Богу, что она здорова.

Константин. С.-Петербург, 18 июля 1823 года

Ломоносов мне пишет. Он сбирался ехать в Испанию, где будет временно при поверенном в делах графе Булгари. От графа Каподистрии я также получил письмо из Женевы самое дружеское. Он все еще не может освободиться от желчи. Доктора его посылают в Пьемонт к водам. Я тебе пришлю его письмо, как скоро напишу ему ответ. Он совсем не подает надежды видеть его скоро здесь. Письмо его печально.

Вчера кончилась наша лотерея. Я туда ездил и нашел залу набитую и часть площади, наполненную людьми, в числе коих множество дам, пришедших погребсти последнюю надежду. Картина, право, необыкновенная. Так как оставалось только 90 билетов, то в полтора часа вся операция кончилась. Теперь остается нам со всеми расплатиться и сдать имения, что также не безделица.

Реман переезжает в дом графа Кочубея, который очень его о сем просил для Загряжской. Если граф точно два года проживет в Крыму, то у нашего приятеля останется тысяч десять в кармане. Его квартиру хочет нанять Карамзин.

Говорят, французский актер Бурде с ума сошел оттого, что не выиграл Воротынец.

Константин. С.-Петербург, 20 июля 1823 года

Вчера был я в комиссии, где началась раздача денег счастливым билетам. Сто тысяч получил один из департаментов Министерства внутренних дел, где Стог директором. Двое чиновников, пришедшие получать, имели лица весьма веселые. Жена кучера императрицы Елисаветы Алексеевны получила также 10 тысяч. Я спросил: сама ли она взяла билет? «Нет, батюшка, мальчишка; он взял мне билет в лотерее, что была в ломбарде, и там я выиграла серебряные ложки, солонки, вилки прекрасные; так я и подумала: авось и тут удастся, взяла с собою мальчика, а он мне вытащил билет этот. Бог и тут его благословил». Множество явилось для получения 50 рублей, но не с веселыми рожами, а как будто с досадою. Два раза в неделю будет раздача, а мне хлопоты. Калерджи, говорят, предлагает за один купон 250 тысяч, за два – 600 тысяч, за четыре – миллион, а за все – 1 250 000. Кажется, не быть ему помещиком Воротынца; это бы было взять даром. Между тем и для выигравших не без забот будет. Где найти покупщика? Сами же не все они имеют право владения, а на продажу законами положен срок один год. Мы завели в комиссии книгу, где вписываем пожертвования в пользу мальчиков Воспитательного дома, которые вынимали билеты. Кучерова жена с охотою дала 100 рублей, это один процент. Хорошо, если бы все последовали ее примеру, и у этих бедных был бы порядочный капитал. Колеса отдали мы в Приказ храниться. Может быть, когда-нибудь и пригодятся.

Графиня Шувалова, фрейлина [92] Дочь генерал-адъютанта Петра Андреевича Шувалова (отвозившего Наполеона на остров Эльбу), жена прусского графа Карла Шлиффена. , вышла замуж за прусского офицера, адъютанта наследного принца. Свадьба была в Павловском. Наконец жених вздумал было попробовать русских бань, забрался на высшую полку и чуть было не умер, так что после нескольких дней ему обмороки делались. Да и есть отчего с непривычки.

Константин. С.-Петербург, 24 июля 1823 года

Был я в Петергофе, и вот каким образом. Голицын было подзывал вместе ехать, но, признаюсь, в подобных случаях я люблю ни от кого не зависеть, поехать, уехать, когда сам хочу, да и гулять, где хочу, а потому и сказал я ему, что я еще совсем не уверен, поеду ли; впрочем, это и правда: все зависело от погоды, а эта обещала быть прекрасною. Поутру рано ездил я к Берду смотреть, как будут отправляться пароходы; при мне их штуки четыре отправилось, и каждый тащил одно судно, также наполненное людьми. Тут я провел более часа очень приятно с Сенявиным. Оттуда поехал к обедне к Николе Морскому, а там к Ламсдорфу, у которого часа с три просидел; между тем жена ездила к имениннице Марье Любимовне. Я предложил жене серьезно ехать в Петергоф, она была очень рада, а как нет праздника без Манычара, то и послал я звать его обедать и ехать с нами. Этот также, Костаки также, вот нас четверо и было в раскидной четвероместной карете. Сестры все еще будируют, обедали у Мартыновой.

Сидя на балконе после обеда с трубкою, от которой всегда рождаются хорошие мысли, глядел на живущих против меня Ганов, кои грустно стояли у окошка. «Едете ли вы в Петергоф?» – «Нет: нет ни лошадей, ни экипажа». Вот тут-то и пришла мне богатая мысль дать им старую четырехместную карету, четырех почтовых лошадей, но с тем, чтоб они взяли с собою наших трех школьников. Сказано – сделано. Ганова жена запрыгала от радости, а наши детки еще пуще, все закричали, зашумели, между тем экипажи были готовы, и в шесть часов пустились мы все в путь. В Стрельне мы остановились, чтобы почиститься немного, а там и далее, приехали в Петергоф в самое время, когда музыка гремела в саду, в маскарадных залах и когда дворец окружен был тысячами людей. Множество нашли тут знакомых, пошатались, потом зажгли иллюминацию, которая была прекраснейшая; мы пошли в нижний сад, там долго ходили, сидели, смеялись, гуляли с Голицыным и Муравьевой, встретили несколько раз линейки с императорской фамилией и, устав до крайности, во втором часу, отыскав тотчас карету, отправились в Стрельну, где дали мы Генделя Гану с детьми, которых там и нашли. Тотчас сели ужинать, что очень приятно было, между прочим, Косте; подъехали Балыи с Шиллингом, провели с час почти очень весело, а там пустились все домой.

Товарищи мои похохотали да начали дремать, а я с трубкою весьма забавлялся множеством разного рода экипажей и пешеходов всякого пола. Когда мы в Петергофе пробирались к своей карете, то видели много женщин, делающих свои туалеты, или, лучше сказать, раздевающихся до рубашки; особливо купчихи, мещанки никак не церемонились. Домой приехали в пятом часу. Я прилег часа на два, а там опять начал заниматься почтами, пришедшими, как нарочно, в тот день весьма рано.