Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Третьего дня был я на прощальном ужине у нашего генерал-губернатора. Он поехал вчера в Калугу, оттуда отправится в Смоленск, а там – в Витебск, где обещал я ему быть у него в гостях; потом поедет он осматривать Могилевскую губернию. Это токмо короткое обозрение, чтобы ознакомиться с лицами и особенно с губернаторами. Третьего же дня видел я князя А.С.Меншикова; он был проездом, а поехал в подмосковную; просил меня дать ему знать эстафетою, когда будет здесь Закревский, – приедет с ним повидаться. Он что-то невесел, да и положение его не очень приятно, ежели не дадут ему нового назначения. Ему тоже кажется, что Закревский не примет нового своего поста. Понимаю горесть Ноинского и всех его подчиненных: такого начальника не скоро им нажить.

Все спрашивают, что дали князю Дмитрию Владимировичу? Ничего! Выдадут ли, полно, награждения, испрошенные князем для своих? Ему дать – так дали бы здесь, как Юсупову, Толстому. Говорят, что государь недоволен был дорогами; в Тульской губернии были они хороши. Князь Никита имел счастье быть вытребован к государю, который говорил с ним почти час о князе Петре Михайловиче, княгине Софье Григорьевне, Зинаиде, о Макарьевской ярмарке, об Италии, о принце Кариньянском, Бетанкуре и проч. Никита рассказал мне весь разговор. Он не знает еще, что с ним будет. Государь сказал ему: «Напишите мне о том, что вы имеете у меня просить по команде, и отдайте бумагу Дибичу». Князя Никиты желание – быть при отце и кончить дела с Крюковой. Государь сказал ему: «Я знаю эту даму только с неблагоприятной стороны». – «Государь, у нее всего одна сторона; таково всеобщее мнение».

Рассказывал также, что Балашов, узнав о болезни жены, просил позволения к ней ехать. Они сидели за столом у Кривцова. Вдруг фельдъегерь. Балашов распечатывает письмо, читает, руки у него трясутся, и глаза наполняются слезами; все испугались: что такое? «Читайте, – сказал Балашов, – тут нет секрета, все вы скажете, что для такого государя нельзя не пролить крови своей». Кривцов взял письмо, писанное на двух страницах карандашом, рукою государя. Вот смысл: «Не только соизволяю на просьбу вашу, но требую, чтобы вы немедленно отправились к больной вашей супруге. Ценя заслуги ваши, не могу не принимать участия душевного в вашей горести. Буду молить Бога, чтобы даровал больной исцеление; сожалею, что другим ничем помочь не могу особе, столь вам драгоценной. Прошу вас еще раз тотчас ехать, забыть обо мне, а заняться больною и меня уведомить, как вы ее найдете». Понимаю, что Балашов был тронут. Он тут же, со стола, поскакал, но нашел жену уже без памяти. Такие черты могут только еще более внушить обожания к ангелу, который правит нами. В древности императоров обожествляли.

Говорят, что в Туле нехорошо обошлось. Множество было просьб от работников, кои от введения на заводе машин остаются без пропитания. Барыня одна хотела подать жалобу государю, ее оттащили силою; она, видя, что государь едет, начала кричать столь немилосердно, что государь велел остановиться, вышел из коляски, пошел на крик и принял от нее бумагу; также говорят, что Кривцов ударил палкою экспедитора или смотрителя станционного, но я плохо верю последнему; здесь уверяют уже, что Кривцов отставлен, что также невероятно.

В полиции нашей не было никакой перемены, и вообще, кроме членов совета, не было совершенно ничего, да и, кажется, не будет. Вчера проводил я вечер у князя Дмитрия Владимировича; у него четверги и воскресенья.

Сию минуту выходит от меня Денис Давыдов, велит тебе кланяться. Государь в Орле был чрезвычайно доволен гренадерами, артиллерию и конных егерей нашел посредственными, а кирасир – дурными. Брат Дениса, приехав оттуда, тоже подтвердил, что государь недоволен был московскими дорогами, о чем многим отзывался. Надобно думать, что представления Князевы завязнут.

Александр. Москва, 11 сентября 1823 года

У тебя, говоришь, более такта, нежели у Тургенева и Полетики! Желаю, чтобы ты превзошел не токмо сих двух друзей, но и Платона, Соломона и собратий. Только я желал бы, чтобы друзья наши лучше видели вещи, чем ты, мой милый друг. Я не так думаю, как ты. Какая нужда 2-го чина? И что за беда, что тебе дадут то же, что Нессельроде? Ты говоришь, что другие будут основываться на твоем примере и то же требовать, что тебе дано. Тогда предстоит вопрос весьма простой: «Вы говорите, что вы действительный статский советник, как Булгаков… Это так, но позвольте спросить: заслуги ваши те же ли?» Как же дать тебе 6000 десятин, когда Фонтону дано 5000? Ежели пошло на чины – что же сделал Нессельроде особенного в течение всего этого времени, а твои заслуги, говоря по-тургеневски, европейские: все их ощущают.

Я вижу тут меланхолика Кампенгаузена. Государева воля эта ознаменована. Нечего делать! Все слава Богу, всякое даяние благо! Я не нахожу, чтобы Голицын тут много сделал. Главный виновник Тургенев, Нессельроде тоже благородно поступил. О царе и говорить нечего: всегда готов на добрые дела, когда просят о добрых людях. Меня часто утешает мысль, что ты получил милость эту. Не торопись только продавать. Меня точно уверяет Метакса, что, отдав в аренду землю, ты должен получать в год 25 тысяч дохода. Во время оно тоже говорили в городе, что Голицыну даны шифры на эполеты; но я не писал тебе, ибо был только городской слух, я почти уверен, что награждения Князевы залежатся. Шафонский свои взял прошлого года, теперь же бог знает кого не представляли к награждению. Наш дурак Щербатов всем объявил, что ему пожалован ключ, но не видать ключа до сих пор. Вот каково – болтать прежде времени!

Ох, жаль мне Закревского! Я давно об ней слышу дурное: все не верил, но, видно, дело так. Она была влюблена страстно в Шатилова; но этот, не успев ее образумить ничем, сказал мужу. И теперь, говорят, много проказ. Нет, брат, видно, карьера Арсения совершилась. Для такого умного, осторожного и скромного человека я всегда удивлялся его речам насчет Аракчеева. На что было перенимать у Марченко? Я уверен, что это штука графа Алексея Андреевича; немало он объехал, сидя с глазу на глаз в коляске с государем, имел время обработать своего ненавистника. Места нового, кажется, не примет Арсений; ему с этим не сладить. Он был рожден для места, которое занимал; жаль очень! А жаль еще более то, что он не наслаждается семейственным счастием; имея это, все переносишь, а везде жить можно счастливо, даже в пустыне.

Константин. С.-Петербург, 12 сентября 1823 года

Кампенгаузена таки не могли спасти: он вчера в пять часов пополудни умер от усилившегося антонова огня. Реман от него ко мне приехал и уверяет, что даже ежели б тотчас у него отняли руку, когда он ушибся и когда еще не было к тому побудительной причины, то и тут вряд ли бы его могли спасти, а последнее время он бы и операции не перенес: под ножом бы умер. Жаль его! Многие его не любили; он точно имел странности, но был человек честнейший и государственный. Кто-то будет на двух его местах? После него осталась жена, а детей нет.