Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Всесвятское, 2 августа 1815 года

Возвратившись сюда, я нашел твои два письма, № 79 и 80, последнее – вновь датированное этим злополучным городом Парижем, который то за Бога, то за дьявола, но всегда за того, кто его хочет. Приготовляю тебе сие письмо заранее. В понедельник у нас благодарственное молебствие в соборе с пушечной пальбою. В Петербурге получили известие о взятии Парижа. Вскоре после явился граф Шувалов с известием о взятии и Бонапарта. Наконец корсиканская мышь попалась в английскую мышеловку! Слава Богу, но что до меня, то я требователен, и спокоен буду, только когда вы повесите, и совершенно повесите Бонапарта. Так что прошу вас заняться этим важнейшим делом для спокойствия всего света. Я понимаю, что Париж показался тебе переменившимся. Крики «да здравствует король!» со стороны подобного отродья должны внушать только жалость и негодование.

Окажи мне большую услугу. Лодер, сей знаменитый болтун, из одной только чрезмерной любви ко мне занялся Наташею с тех пор, как этот безумец Кельц нас покинул; он поставил ее на ноги своими заботами. Она свежа как роза и отлично себя чувствует. Все это благодаря Додеру, тогда как он отказывается от 500 рублей за свои консультации. Он никого не лечит, будучи слишком озабочен должностью своею. Ты увидишь из его записки оригинальной, что ему хочется. Сделай, друг любезный, милость, постарайся о сем истинно почтенном Мадевейсе, о коем и граф Ростопчин писал мне много добра. Он известен и Штейну, и Гарденбергу, Гумбольдту, Гнезенау и проч. Я уверен, что это не встретит затруднения, если возьмешься дружно. Это будет для меня отличный способ рассчитаться с Лод ером, который сочтет себя оскорбленным, ежели я хоть что-нибудь ему предложу.

Профессор Лодер [151] Профессор анатомии в Московском университете, друг Гете, в 1812 году заведовал обширным госпиталем. 31 июля 1815 года

Как брат ваш счастлив быть столь близко к памятным событиям нашего столь памятного времени! Однако же, что до теперешнего пребывания, ему не может там нравиться. Столица такой нации, как французы, не может быть приятна доброму русскому, каков он и мы.

Но, кстати, о брате вашем! Не возможно ли будет добиться через его посредничество милости нашего монарха для одного из достойнейших и старинных друзей моих, тайного советника Пруссии и почт-директора Кенигсберга господина де Мадевейса. Может быть, имя это ему известно по крайней мере по имени его брата, который был довольно долго министром короля Прусского при штутгартском дворе. Мой друг – человек из самых почтеннейших во всех отношениях людей: честный и деятельный как нельзя более; сверх того, исполненный ума, образованный, любезный, услужливый, как наш граф Ростопчин, который был у него в Кенигсберге, рассудил о нем. Он первый почт-директор, и я думаю, что он еще и единственный, кому король дал титул и звание тайного советника, вознаградив его таким образом за выдающиеся заслуги в обустройстве почт, кои учредил он во многих частях Пруссии. Прежде он был почт-директором в Галле, где я прожил с ним многие годы. Французы, завладев этим городом в 1807 году, затащили его во Францию как заложника и обобрали его их обыкновенным способом. Потеряв, таким образом, всю фортуну свою, он подчинялся более необходимости жить два года или более в нужде, нежели согласиться на значительный пост, предлагавшийся ему в службе презренному Жерому, предыдущему королю Вестфальскому. Его король, который премного почитает его, дал ему затем пост, который занимает он теперь в Кенигсберге. У него только один сын, который, участвовав в качестве офицера стрелкового полка почти во всех баталиях первой и второй кампании, пребывает в 4-м корпусе прусской армии, и теперь, несомненно, в Париже или в окрестностях. Мой друг любит русских с воодушевлением и всегда усердно оказывал нашим курьерам, равно как и всем нашим путешественникам, все вообразимые любезности самым бескорыстнейшим образом. Вы знаете очаровательный способ, как молодой Дивов учреждениями его обогнал французского курьера, который вышел на многие часы ранее него из Санкт-Петербурга, так что Дивов, несмотря на все это, прибыл в Париж накануне прибытия другого. Император говорил с ним несколько раз и даже благодарил его за его знаки внимания, равно как и великий князь Константин.

Нельзя ли устроить его награждение нашим орденом Св. Анны на шею? Это стоило бы одного слова брату вашему и стало бы прелестным сюрпризом для господина Мадевейса, который и не думает сего ждать. Я почти уверен, что граф Нессельроде его знает, будучи знаком почти со всеми министрами нашего двора и двора берлинского, так же как и почти со всеми русскими и прусскими генералами, среди прочих с Гнезенау, который очень с ним дружен. Никто из этих господ, кажется, о том не подумал; без сего он давно уже получил бы какую-нибудь награду. Я желаю, чтобы именно наш божественный Александр, обожаемый им всем сердцем, отличил сего почтенного человека. Ежели это сделается, я буду на седьмом небе.

Константин. Париж, 4 августа 1815 года

Наш бедный Юрко Юлинац только что назначен генеральным консулом в Сицилию, вместо покойного Манзо.

Как ты обожаешь эти края, то и сможешь лучше оценить его счастие, если добавишь сюда прекрасное содержание и хорошие деньги на проезд, в то время как до сих пор пребывал он в великой нужде с женой своей и ребенком.

Ежели сочтешь, что одежду мою у Варламов следует проветрить, то прошу тебя, проследи, чтобы они это сделали при тебе, ибо не слишком доверяю аккуратности их людей. Прошу тебя передать Маше все туфельки, для нее предназначенные, какие найдешь в различных ящиках, которые до тебя дойдут. Я тебе как-то раз говорил об одном большом ящике, который я давно уже отправлял транспортным судном из Вены. Он был адресован Гурьеву для передачи Тургеневу, и я не имею о нем никаких известий. Будь так любезен расследовать это дело, мне не хотелось бы, чтобы он потерялся. Он отправлен из Вены 17 февраля. Попроси Тургенева его получить и отправить тебе. В доме Гурьева есть еще один старый ящик, отправленный из Франкфурта с вещами Нессельроде, который я так и не смог раскопать. В нем одеколон и многое другое. Постарайся его также разыскать. Мне будет очень обидно, если он затеряется, что было бы, впрочем, весьма затруднительно, ибо он помечен, кажется, буквами «С.В.» или «К.Б.».

Художник Меллинг, бывший в Константинополе при батюшке и которого у тебя есть несколько видов, принес мне гравюры, заказанные им с его рисунков, они прелестны; только вот не знаю, как их перевезти. Очень много места они занимают.

Александр. Всесвятское, 9 августа 1815 года

Наконец я заимел рисунок чудесной курицы с женским лицом. Я его заказал для тебя. Лодер прибавил к нему маленькое описание. Все это в Москве. Я приложу его к сему письму, когда буду запечатывать. Подлинно чудно. Я не верил все, покуда сам не видал; но и в том признаюсь, что рисунок более поражает, нежели сама вещь. Курица эта здесь теперь, в Университете, ожидая приказа министерства просвещения. Умора видеть страх профессоров, как трусят, чтобы курица не умерла у них на руках. Любопытные приходят весь день, чтобы поглазеть на чудо, и ты видишь важного профессора, который говорит: «Приходите в другой раз, курица только что поела и спит…» Он рассердился на меня, потому что курица, услышав мое «цып-цып-цып», взлетела мне на плечо, откуда я ее согнал. «Она могла, – сказал ректор Гейм, – ушибиться». Чудаки господа немцы. У Гейма плут дворник продает по 5 рублей яйцо, уверяя, что курица снесла и что такой же родится урод от яйца. Таковы подвиги нашего доброго города. Впрочем, думаю, что в Париже еще больше фарсов.