Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Карлсбад, 14 июля 1819 года

Увы, я осиротел! Волков кончил здесь свой курс и выехал в Эгру оканчивать науки.

Я познакомился с Меттернихом, который меня очень обласкал, тотчас много расспросил о тебе. «Надеюсь, – сказал он, – что ваш брат не совсем меня забыл». Я отвечал, что такой дипломат, как ты, не может забыть Венский конгресс, а еще менее того, кто сыграл на нем главную роль! Каково махнул? А мы это любим-таки. Потом говорили о Каподистрии, водах здешних и проч. Он очень приятен и на немца непохож. Князь Шварценберг выходит, но слаб. Третьего дня долго мы говорили вместе. Я его утешал надеждою на будущее время: «Верно, когда видал я вас в 1809 году в Петербурге, вы и не думали, что, командуя армиями всей Европы, вы пойдете в Париж, а это случилось же. Богу все возможно, и вы будете здоровы». Он меня взял за руку и сказал мне тоном, который меня растрогал: «Нет, мой милый Булгаков, я более не принадлежу этому миру».

Меттерних едет в ночь в Теплиц для переговоров с прусским королем. Весьма важные сделаны открытия касательно германского заговора; они ужасны: все основано на кровопролитии и обдумано. Студенты первый класс составляют, они токмо слепые исполнители приговоров второго класса. Всех классов четыре, но третий и четвертый неизвестны: не знают ни их членов, ни власть и обязанности начальников. Ежели бы не открыли это теперь, много пало бы жертв в августе и сентябре. Надобно думать, что приступят к строгим мерам. Жизнь многих царствующих глав в Германии подвергалась опасностям великим. В Австрии очень мало заговорщиков, студентов выгоняют без церемонии.

Вейгель мне сказывал, что Реман нанялся к Демидову на четыре года за 20 000 серебром; но правда и то, что он его на ноги поставил. Я часто теперь бываю с Бутягиным; он мил мне потому, что все говорит о тебе, милый брат, и любит тебя; жена его ростом с Софью Сергеевну, умна, мила и веселого нрава. Я сегодня у них завтракал. Выигрыш парижского процесса стоил ему все его бриллианты, да деньгами тысяч тридцать. Зато получил полмиллиона чистогану. Каталан в Берлине и будет к вам в Москву. Вели ей меня дождаться; ежели найду ее где-нибудь на дороге в корчме, кинусь в ноги и буду просить, чтобы потешила меня. Вот письмо, которое графиня Браницкая просит тебя доставить Небольсиной. Меня подзывает ехать с собою Федор Петрович Уваров в Эгру. Ежели не позже поедет 4 августа, то я с ним охотою поеду.

Константин. Москва, 21 июля 1819 года

Меня чрезвычайно огорчает и тревожит болезнь Осипа Петровича [Козодавлева, министра внутренних дел]. Он занемог очень сильно. Государь изволил присылать к нему Вилье, и пошло было лучше. Мне писали, что опасность миновала, но что министр очень страждет, а последняя почта привезла мне известие, что он исповедовался, причащался, и доктора не подают ни малейшей надежды, ибо лекарства не действуют. Для всех подчиненных будет потеря большая, да и государство потеряет государственного человека. Я никогда не забуду его ласк и благосклонности ко мне, и память его навсегда останется с благодарностью в моей душе.

Константин. Москва, 23 июля 1819 года

Сын Ефимовского, адъютант Дибича, молодой человек, которого ты зимой здесь видел на балах, проехал здесь со своим генералом, осматривавшим войска, отпросился на три дня к отцу в подмосковную, был у меня пред самым отъездом по поручению генерала и просил еще комиссий к Лизоньке [Шумлянской, сводной сестре Булгаковых]; тут-то я его только и узнал. Одним словом, отправился, приехал к отцу, пробыл час с ним, завтракал и тотчас пошел купаться; с ним двое людей. Доплыв до половины неширокой реки, закричал: «Погибаю!» – и пошел на дно. Кинулись его искать, один человек схватил за волосы, но, видно, течение было быстро, принужден был его оставить, спустили с плотины воду и только через два часа нашли тело, далеко унесенное. Каково положение несчастного отца, стоявшего все время на берегу; как безумный рвался, но помощи дать не мог сам, ибо не умеет плавать. Видно, сыну сделался удар или судороги, только кончил жизнь свою сим жалким образом.

Александр. Карлсбад, 26 июля 1819 года

Письмо твое № 7 получил я очень скоро, любезный брат, и оно пришло очень кстати в минуту, в которую мне очень грустно было по Москве. Я шел домой, с тем чтобы рассеять себя, писавши к вам, как вдруг слышу пистолетный выстрел. Вышло, что молодой поляк, именем Чесновский, племянник графа Понятовского, застрелился недалеко от нашего дома. Он страдал ипохондрией и в несчастную минуту вместо вод попробовал пороху. Я еще вижу его, бедного, обагренного кровью своею. Тотчас явились доктора, которые стали ему пилить череп, чтобы найти причину смерти во внутреннем расположении головы, ибо в той же семье еще двое застрелились прежде. Это приключение еще более меня расстроило. Я сел писать к жене, чтобы развеселить себя, но не было удачи, покуда не принесли московский пакет. Увидел твою руку, и все прошло, вскочил со стула, ну распечатывать, ну читать, ну радоваться.

И у вас, видно, не без проказ. Здесь стреляются, а у вас тонут. Жаль бедного Ефимовского, он был порядочный малый. О брате его не то же говорят; лучше бы ему утонуть, а еще лучше – никому. Во всем воля Божия!

Все жалуются на Карлсбад, кроме меня. Ермолов, чтобы не сделать, как поляк, вдруг отсюда уехал. Дурная погода много вредила действию вод; но я всегда шатался, несмотря ни на какое время. Дамм говорит, что это ничего, что я после увижу, какую пользу почувствую от вод. Это одно могло вознаградить скуку быть с тобою в разлуке, несмотря на беспрестанную рассеянность, на чрезмерное дружеское обхождение со мною всех немцев вообще и особенно наших русских. Завтра пью последние стаканы и венчаю лечение свое, которому следовал я очень тщательно.

Ты спрашиваешь о Каподистрии. Он должен быть на обратном пути. Генц (который тебе много кланяется, он и граф Мерси, оба обедали со мною у Кауница) сказывал мне, что наш добрый Каподистрия хуже прежнего. Меттерних желает с ним видеться, но Каподистрия ему отвечал примерно так: «Мне невозможно с вами встретиться, ибо не могу свернуть с пути моего…» Пребывание на Корфу сильно повредило его душевному настроению, и, кажется, пребывание его на водах близ Виченце было слишком непродолжительным, чтобы быть благотворным.

Третьего дня был я на чае с танцами у князя Шварценберга, он давал его для 84-летнего герцога Альберта. Очень было весело, потому что князь Федор Голицын взялся анимировать; и немцы, и мы так расплясались, что любо. Было жарко, и мне не хотелось танцевать, но не мог отказать доброму фельдмаршалу, который просил меня вальсировать с принцессою Ангальт-Кетенскою; мастерица и прекрасная женщина, она сестра, по матери, короля Прусского; а там вальсировал я с нашей принцессой Витебской-Вюртем-бергской Марией, с которою много говорил о Велиже и Белоруссии. Меттерних воротился из Теплица, где имел свидание с прусским королем и совещания насчет германского заговора, который нешуточен; много открыто, но еще более во тьме.