Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Я что-то не помню полковника Александрова. Ты говоришь, что он весельчак. Ах он собачий сын, да он у меня лавочку перебивает. Нет, пожди, станем шутить вдвоем, да уж и Чумагу [168] Грек Трандафил Чумага, долго живший в Москве и выполнявший разные поручения богатых людей; позднее он был доверенным лицом графа С.С.Уварова. возьмем в подмастерье! Я вижу по франкфуртским газетам, что Гутенбрунн умер и что продаются с аукциона его картины.

Я получил сию минуту письмо от Волкова из Штутгарта; едет скоро, хорошо, здорово, но тоскует по мне, как голубок по голубке. Пишет, что Козловский [169] То есть князь Петр Борисович. См. о нем в письмах Булгакова из Неаполя. гадок, умничает, важничает. Он обедал у Константина Бенкендорфа, там и Алопеус, тесть его. Он тотчас едет, не представляясь королю.

Это посылаю через Вяземского.

Александр. Франценсбрунне, 3 сентября 1819 года

Мне эта дыра так огадилась, что не вижу минуты отсюда выехать. Может быть, отсюда писать уже не буду, и первое письмо будет из Франкфурта, где увижу милого Воронцова [170] То есть молодого графа Ивана Илларионовича, которого Булгаков зовет Ванишею. и, конечно, найду письма.

Ох, карману было туго здесь!

Александр. Франценсбрунне, 13 сентября 1819 года

Увы, я все еще здесь, любезный брат, и сожалею, что в последнем моем письме поторопился известить тебя об отъезде своем во Франкфурт, к чему все было приготовлено.

Вот пять дней, что боль в левой ноге не позволяет мне надеть сапога… Признаться, хотел я все-таки ехать, окутав ногу как-нибудь, думая, что лучше побыть лишнее время в туфле с милым Ванишею, нежели во Франценсбрунне, который мне огадил. Но доктор Пешман очень меня просил этого не делать, тем более что погода нехороша. Нечего делать! Надобно было убедить себя всеми хорошими причинами и остаться. Не смею сказать, что пальцу лучше, чтобы себя не сглазить, но не имею еще бодрости попробовать сапог. К моей беде, и почтовая экспедиция убралась, ибо все разъехались отсюда; писать можно только раз в неделю, ловя проезжающего Пражскую почту. Ну уж погодка! Чтение, газеты и писание – вот мои отрады.

Вчера является ко мне незнакомый, говорит: «Мне известны отношения вашего семейства с моим дядюшкой; ваш дорогой брат мсье Константин всегда выказывал мне дружеское расположение; я только теперь узнал, что вы здесь, и пришел засвидетельствовать вам мое почтение; я к вашим услугам». Кто же это? Поццоди-Борго, племянник парижского, служащий майором в австрийской армии и женившийся на богатой пражской дворянке. Он приехал из Парижа, куда ездил навестить сына, которого Поццо, министр, взял на воспитание. Я очень рад этой находке, мы поболтали часа два. Он неглуп очень, рассказывал много о Париже.

Гредер и вся миссия живут у Поццо, на улице Артуа. Против посольского дома есть славный трактир, кажется, «Европейский» или «Княжеский»; там намерен я стать (хотя я и не князь). Из здешнего скучного места нечего сказать. Авось, Бог позволит, чтобы это было последнее письмо; из Франкфурта буду писать более, да и дух будет веселее. Полетика прибыл благополучно в Америку, высадился 23 июля в Маунт Вернон, где положен Вашингтон. Он велел тотчас отрубить сук от дерева, покрывающего прах славного американца, и сделать из него трость с надписью. Газетчик замечает, что министр, верно, пошлет это своему государю. Вот каков наш Полетика, а Лизанька пусть разъезжает по Ефимовским, где не найдет ни Вашингтонов, ни Полетиков! Меня огорчил пронесшийся слух о смерти почтенного Блюхера. Дай Бог, чтобы неправда была, но и в Карлсбаде был он довольно дряхл. Читал ты в № 262 франкфуртской газеты ответ Ростопчина на статью о нем, помещенную в «Журналь де деба»? Это на него похоже.

Константин. Москва, 15 сентября 1819 года

Государь изволил выехать из Петербурга 6 сентября; 21-го положено прибыть в Варшаву. За Козодавлева все долги заплачены, и вдове сохранены все его оклады, тысяч 19.

Здесь некто Кириаков убил за обедом родную свою сестру; полагают его сумасшедшим, да иначе и быть не может. Ее на сих днях хоронили. Актер Киндяков или Кандалов, играя в «Семирамиде» с Семеновой, которая здесь, во втором акте вдруг упал и умер. Так театр и кончился, и встревоженные зрители разъехались по домам. Я не был, а была моя жена с твоею, и я им достал самую первую ложу (взял Юсупова), но они не испугались, почитая его пьяным.

Тургенев пишет: «От графа Каподистрии имели мы чрез возвратившегося Головкина известие из Копенгагена, откуда он, вероятно, поедет на Данциг в Варшаву». Гаевский сделан лейб-медиком. Дорохов, вышедший из пажей в офицеры гвардии, убил на дуэли капитана (кажется, Щербачева). Бринк, бывший лейб-гусарским офицером, также убит в полку, куда поехал, на поединке.

Александр. Франкфурт, 26 сентября 1819 года

Я себя зашил во фланель, надел две пары чулок бумажных с шерстью, такие же карпетки, сшил нарочно сапоги, кои бы годились Голиафу, велел подложить в подошву какой-то лейпцигский войлок, от которого, право, горят ноги, окутавшись в твою шинель, перекрестясь, нанял покойную коляску, пустился в путь по прекрасной погоде. Только что выехал, ожил совершенно. Все меня веселило, ухабы не беспокоили. Я поехал в Александербад, обедал там, осмотрел каменные достопамятности и ночевал, думая, что в первый день не худо себя понежить и не надеяться на храбрость свою. Спал как убитый, встал бодр, напился кофе, время опять бесподобное, пустился далее. Прибыл сюда, не постигая причины, последовавшей в здоровье моем, и не чувствуя и малейшей усталости: все хорошо, все в порядке. Болей нет, а маленькая слабость, которую чувствую в членах, всякий день уменьшается.

Здесь Голицын, князь Василий Сергеевич, определенный к Анстету и с которым я только в Карлсбаде познакомился, где он взял с меня слово, что буду жить у него, принял меня как старого друга, дал лучшую комнату и проч. Ну уж как мне обрадовался Ваниша! Как мы целовались, о тебе говорили, и как его все любят! Он едет с матерью 15-го в Петербург, куда отозван государем самым лестным письмом от Нессельроде. Мать очень мне обрадовалась.

Анстет принял меня дружески. Я к нему явился небритый, немытый, в сюртуке, как был в дороге; думал его найти одного и в постели, вместо того он уже на ногах, и у него графиня Воронцова, Ваниша, несколько мужиков и кто же еще? Анриетта, твоя венская мученица. Я тут провел очень весело часть вчерашнего вечера. Анстет дает для меня обед и клялся, что это будет обед больных. Я не верю, но, впрочем, меня ничем не подденешь: я здоровье свое стал любить как другую жену или брата. Боком вышел мне опыт этот. Анстет все тот же, похож телом и походкою на Людовика XVIII, изволит хвастать. Например, говорил вчера: «Не знаю, много ли я стою, но я оставлю по себе память, я воспитал императору выдающихся подданных, и прежде всего вашего брата Константина, а теперь я посылаю в Петербург Воронцова, другого выдающегося подданного».