Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Ну что тебе сказать о здешних полоумных? Ругаются, бранятся, марают бумагу. Кажется, ультра совсем побеждены; но они не теряют бодрости и все хотят свою шайку ввести в министерство. Деказ бессилен. Открытие комедий будет шумно. Грегу ара боятся как огня, но все кончится одним шумом: это их пища. Чудаки! Теперь все внимание обратилось на новую трагедию «Сицилианская вечерня». Театр в 4 часа уже набит.

Константин. Москва, 2 ноября 1819 года

Сюда приехал мой старый начальник, князь Андрей Кириллович Разумовский, с женой и ее сестрою; так мною завладели, что едва имею время на дела свои: все должен быть с ними, показывать им все, что здесь есть примечательного. Многое уже мы осмотрели, завтра едем в Горенки, а дня через два отправятся они в Петербург, тогда я буду совершенно свободен. Я служил с ним пять лет и был всегда им доволен; рад, что могу теперь сам показать ему преданность и благодарность. Жена его и сестра Лулу также все милы. Чрезмерно им жаль, что тебя здесь не нашли, и беспрестанно поминают. Вчера у нас обедали, и все рассматривали твой портрет и любовались на твоих детей, которых прислала Наташа, сама же не очень была здорова (кажется, обкушалась и не могла выехать). Разумовская находит, что Катя более на тебя походит, нежели твой портрет; одним словом, они тебя помнят и любят, и очень-очень сожалеют, что тебя не нашли, были бы счастливы свидеться. Разумовский не очень переменился, еще бодр и все смотрит с большим любопытством. Он мне обрадовался как сыну; чуть меня там нет, тотчас шлет спрашивать, когда увидимся. Детей наших, и твоих, и моих, я думал, что съедят: так кинулись их целовать, даже и старик, который не любит обыкновенно показывать своих чувств. Устал я очень от беспрестанной беготни; с другой стороны рад, ибо многого я сам, а особливо жена еще не видали, а этот случай очень хорош. Два дня я Наташу не видал за этими хлопотами; не поверишь, как меня затормошили. Благодарю за брошюру Прадта, я ее желал прочесть, но и сие должен отложить до отъезда Андрея Кирилловича. Он проживет зиму в Петербурге, а там опять отправится в Вену, и, расставшись с ним раз, кажется, уже более не увидимся в сем свете.

Александр. Париж, 7 ноября 1819 года

Я положил ехать 10-го, на другой день открытия камер: зрелище, достойное наблюдения, но оно отложено до 19-го по болезни короля. Но что мне до камер и до короля, я все-таки поеду в этот день, как меня ни умаливает милый Шредер. Хорошо здесь, но в Москве сто раз лучше. Спасибо доктору Галлу, и всякий день чувствую, что становлюсь бодрее и крепче, и все, судя по лицу, также меня поздравляют. Ну уж задали мне перцу эти воды!

Театры хоть кого с ума сведут; но чудо парижское для меня не Тальма, не Дюшенуа, не Брюнет, не Мартен, а балеты, а Потье и особенно мамзель Марс: я ими восхищаюсь. С этим человеком забудешь хоть какую грусть, надобно лопнуть со смеху, а Марс восхитительна во всех движениях души. Не хотел, а все говорю про Париж, но это связано и со мною. Мой образ жизни единообразен. Когда Шредер обедает дома, то есть у Поццо, то и я там, а когда нет – то у графа Ростопчина; после обеда в театр, а оттуда домой ко мне или к Шредеру, курить трубочки и болтать о тебе, пить чай, а там спать; по утрам, когда нет несносных дождей, рыскаю по городу, смотрю достопамятности. Пялю глаза на лавки, брожу по Пале-Рояль; купил бы все, что вижу, но не решишься, что выбрать, откладываешь до другого раза, а деньги в кармане. Что за славности! Ох, уходили меня эта болезнь во Францен-сбрунне и разлука с Волковым. Много пострадали финансы. Займу у графа или у Шредера. Сделай одолжение, поищи мне занять по приезде моем, чтобы честно расплатиться.

Все здешние русские о тебе много спрашивают. Все тебя помнят и все любят. Шпис говорит, что выпросится из Петербурга в Москву нарочно, чтобы с тобою повидаться. Мы обедали с Шредером у Татищевой, которая вспоминала все твои венские шалости; она едет через два дня в Петербург и также будет в Москву; стара стала, но еще хорошая и добрая бабенка. Я все уверяю Шредера, что он в нее влюблен. Княгиня Багратион недавно переехала в город из Нейи, велела сказать, что очень желает меня видеть; дважды был у нее, но все не удается ее застать.

У бедного Ремана подагра. Где же? В глазах. Эк куда забралась, негодная! Из прочих русских здесь: князь Павел Петрович Щербатов, Сумароков, Дурнов с женою, сестрою Демидова, который все болен и совсем сгорбился, бродит; Свиньины оба брата с женами и тот, что женат на сицилианке; молодой Новосильцев, Потемкин, что женат на Голицыной, Гриша Гагарин, высокий Трубецкой, Голицына, княгиня, супруга князя Михаила, Потемкин, камергер Кампенгаузен, Куракина сумасшедшая, которая в прежалком положении.

Поццо задал вчера преславный обед русским, живет барином, кормит славно и вообще пользуется здесь большим уважением. Посольская церковь очень хороша, певчие поют не хуже твоих почтамтских. Я молился усердно; одно у Бога прошу – скорее с вами всеми соединиться и здоровым приехать в Москву.

Александр. Париж, 8 ноября 1819 года

Я было собрался ехать послезавтра, но герцогиня Орлеанская сказала князю Кастельчикалла, что желает видеть меня, старого знакомого, и назначила среду в полдень. Я не могу не остаться до этого времени. Хлопотно будет надевать мундир; для этого не мог я решиться и королю представиться.

Здесь теперь минута кризиса. Деказ, видя в Сен-Сире противника во многих мнениях, а в Делоле – президента министров (место которого прочит себе), сломил обоим шеи и заменяет их своими креатурами. Он прибавляет еще двух новых преданных себе министров, дабы иметь за собою большинство голосов. Это будет в совете; но в камере, кажется, либералы будут иметь верх. Деказ ненавидим всеми партиями, горд и неспособен. Можно парировать, что это министерство не удержится полгода. Сумасбродный народ. Для них годился один Наполеон с прутом в руках.

Посылаю тебе при сем любопытнейшие брошюры. Они тебе докажут, как далеко идет дерзость, даруемая свободою тиснения. Фафули ею пользуются для ругательства, а не для пользы отечества. Вот еще три портрета очень похожие, хотя один и в карикатуре. Тут изображение всемогущего Деказа, который очень хорош собою; я сделал тебе отборную коллекцию карикатур, потому что большая часть из них дрянь. Сейчас вышло королевское определение. Делоль, Сен-Сир и Луи удалены; на место первого – Паскье, бывший парижский префект во время Бонапарта. Латур-Мобург отзывается из Лондона и заменит Сен-Сира, а Рой сделан министром финансов. Деказ – президентом совета. Для этой цели единственно и последовал весь этот ералаш, коим никакая партия не довольна, и все того мнения, что это министерство не продолжится более трех месяцев. Но оставим фафулей; надобно признаться, что они смешны, любезны, но презрительны и мне скоро наскучили. Я сыт Парижем! Он мне будет мил, когда буду говорить о нем в Москве.