Константин Булгаков - Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.

Александр. Москва, 27 февраля 1811 года

Ты дивишься, что долго не присылают тебе жалованья, а в Коллегии и здесь с 1 января не велено вовсе жалованье выдавать впредь до указа, а это потому, что нет ни копейки в Коллегии. Каково тем, кто одним жалованьем живет? Я слышу, что и в прочих местах за тою же причиною остановлено производство жалованья у служащих. Канцлер этот милый только и делает, что все отнимает; но с теми, кто в чужих краях, я думаю, будут поаккуратнее.

Сенявин уехал давно; он очень часто о тебе говорил, и мы старались его угостить всеми силами. При отъезде его я ему подарил табаку, коего ты мне прислал; он мне сказал: «Совестно, а, право, нельзя отказать». Я здесь нашел превосходный табак у одного грека, приятный и слабенький, называется «Самарханский». Кстати сказать: слух прошел, будто граф [Николай Михайлович Каменский; в Москве жила его мать] будет на несколько дней в Москву; тот же самый грек мне сказал, что все его соотечественники хотят пойти к графу в корпус, чтобы отблагодарить его за покорение двух провинций, кои сделали их коммерцию надежнее и обширнее. Я сообщаю Тургеневу все, что может его интересовать, и выписал ему последнюю статью из твоего письма, до него касающуюся.

Волков так занят, что я его по два дня не вижу. Намедни славный Строганов давал обед Александру Львовичу (недавно приехал и на днях едет); вдруг пожар в доме, прискакала полиция, все встревожились. Александр Львович не потерял головы и ну кричать: «Спасайте стерлядей и белужину!»

По тому, что мне сказал Байков, занятие Ловчи имеет влияние на наши военные операции по положению своему. Никто о том не знал. Я в тот день ужинал у Александра Львовича, говорил о том с графом Михаилом Васильевичем, потом подошел фельдмаршал, взял меня к сторонке и заставил себе рассказать подробности, ибо ему была известна одна только новость. Выслушав, сказал он мне с чувством: «Это, брат, что! Победы от нас не уйдут, победитель-то болен. Тебе пишет ли брат о том?» Я отвечал: «Я никому не говорю о сем, но от вашего сиятельства не смею скрыть, прося у вас тайны; граф Николай Михайлович очень был опасно болен; брат пишет, что лихорадка его, слава Богу, оставила, но что продолжается еще сильный кашель». Фельдмаршал был доволен и прибавил: «Ну слава Богу! Хорошо делаешь, что молчишь о сем, и не говори никому; это может произвести худое впечатление в публике, которая его любит. Я скрываю от старой графини и от брата его, что он болен».

После этого шептания все ко мне приступили, спрашивая: «Что он тебе говорил?» Я отвечал, что говорил о своем деле. Сие тебе покажет, как граф любим и какие меры берет сам фельдмаршал, чтобы столь печальное известие не просочилось. Ради Бога, сообщай мне подробные новости для собственного моего спокойствия. Почему Мазарович не при больном? Меня бы это весьма ободрило, я буду ждать первого твоего письма с живейшим нетерпением, и подробности о графе будут мне интересны более, нежели подробности победы. Было письмо к молодому Гудовичу, от Сабанеева и Закревского (я полагаю), что фельдмаршал не может сладить с нетерпением своим знать новости о больном и распечатывает письма к племяннику.

Государь сегодня должен быть в Тверь. Сюда, говорят, не будет; но положительно это знать нельзя. Здесь Жоржша, Дюпор и Талон; несмотря на Великий пост, их везде таскают по домам, и праздников и балов тьма.

Александр. Москва, 5 марта 1811 года

Катерина Александрова Булгакова, увидевшая свет 1 марта в 8 часов и 21 минуту утра, свидетельствует свое почтение милому своему дяде Константину!!! Ну, брат, слава Богу, все кончено! Наташа и новорожденная, слава Богу, здоровы. Ты можешь представить себе мое благополучие, но чувствовать может оное один только отец.

На другой день мы принимали поздравления всех родных. Волков явился один из первых с империалом. Выхожу я в переднюю, посылаю Акима с радостным известием к родным. «Зайди, – прибавляю, – к Соковниным». Вижу их человека, спрашиваю: за чем? «Меня прислал, – говорит лакей, – Прокофий Федорович сказать вам радость свою: Софья Васильевна родила дочь Марию». Софья родила в семь с половиною часов, а Наташа – в восемь. Какая будет радость князю! Мы послали к нему эстафету. Он в Горбово по делам своих фабрик. Я шучу, объявляя ему о разрешении Наташи и Софьи, и говорю, что ежели только Полина в этом году выйдет замуж, то на следующий год 1 марта все три сестры вместе родят.

Что тебе сказать нового? В городе только и говорят о смешных и приятных безумствах графа Михаила Румянцева, который тут уже неделю. Пришел он намедни к маршалыпе Пушкиной – просить у нее руки ее, со всей серьезностью. Чтобы избавиться от него поскорей, она притворилась, будто согласна, сказала, что пойдет одеваться к свадьбе, и послала его за священником, а он тотчас и отправился; едва ушел, как все позапирали до самых ворот со двора. Граф воротился с несчастным священником, коего выловил бог знает где, и, увидав все запертым, залился слезами и с того дня повторяет беспрестанно: «Невеста моя умерла». Иной раз он думает, будто спал с маршалыиею, и хочет отдать имение свое пасынку Василию Валентиновичу.

Он только и думает, что о браке да о комедиях, и дает все, что у него ни попросят. Он точная противоположность канцлеру, который ненавидит свадьбы, любит трагедии и отказывает во всем, чего у него просят. Мне сказали, что А.Прайст сделан генерал-лейтенантом; кажется, преувеличивают.

Александр. Москва, 9 марта 1811 года

Ты говоришь мне, что ходишь обедать к Андрею Яковлевичу [Италинскому]. Вот превосходная новость, ежели его сиятельство кушает и в Бухаресте так же хорошо, как кушал в Неаполе. Но увы! Сомневаюсь, чтобы он потчевал тебя vitello de Sorrento, delle fighe. Troyane col salame mezzo-Falato, delle calamarette (как же это вкусно!), угри с маяка, устрицы с Фузаро, рыба-меч со множеством ее адъютантов, а после какой десерт! Sorbetti di bomba Americana e pistacchio. Как часто вспоминаю я о сем чудном Неаполитанском заливе! Я там провел лучшие годы моей молодости, вкусил ярчайших наслаждений, но только после 1 марта знаю я истинное счастие. Поэту для вдохновения надобно неаполитанское небо, но можно всюду наслаждаться счастием, когда имеешь отца, жену, ребенка, друзей и здоровье. Пожалуйста, засвидетельствуй мое истинное почтение Андрею Яковлевичу; я не забуду никогда, как я был им принят, обласкан в Неаполе. Он меня не мог тогда коротко очень узнать, потому что я был без ума от покойной Гагариной; страсть эта пожирала все мое время. Едва она уехала, как Андрея Яковлевича назначили в Царьград, куда он и отправился.

Александр. Москва, 17 марта 1811 года

Теперь уведомлю тебя, любезный брат, о всем, что происходит по делу нашему в судах, и о хлопотах, которые я, слава Богу, превозмог. Уездный суд решил в пользу Анны Петровны, сделав множество упущений в выписке дела в ущерб наш, сказав, что завещание, не будучи сделано по форме, недействительно, что свидетельство, данное разными особами (умолчав, что всеми родными батюшки и истинными его друзьями), не сделано актом, что указ нам все дает, кроме имения. Вот главные черты, а там много глупых крючков, дабы доказать, что Анна Петровна – наследница и являлась в суд для выслушания определения и подписки апелляции. Фавст был со мною. Вообрази наше удивление, видя, что нас не допускают к апелляции. Мы глазам своим не верили, ибо это мошенничество, не основанное ни на каком законе (и которым Анна Петровна думала сделать делу конец в первой инстанции, заплатив в суде 10 000 рублей), не имеет примера в судопроизводстве. Уездный суд вывел: что государь, утвердив мнение шести членов Совета против большинства, тем самым отринул нашу просьбу, что предерзкая ложь, ибо мы отказа не получали, а велено делу дать законное течение; уездный же суд, отчуждая нас от апелляции, тем самым делает преграду законному течению; да притом нет преступника, коему бы можно отказать в апелляции. Против здравого рассудка отнимать право апелляции у недовольных и дать оное тем, кого удовольствовал, ибо Анне Петровне право было дано жаловаться. За что? За то, что ей присудили имение!