Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— Если бы я был диктатором, то прямо сейчас, пока Хрущев еще в Нью-Йорке, совершил нападение на Россию.

Но это были только сетования уже бессильного человека. В оставшиеся несколько месяцев перед выборами он был, как говорят американцы, «хромой уткой». К тому же провал парижского саммита и неуклюжая история с У-2 основательно подорвали его авторитет. Ему нечего было противопоставить хрущевским буре и натиску. Он не знал, как ответить Хрущеву. Не мог определиться, что предпринять в отношении Кастро. Его политика в Конго вконец запуталась. А тут еще президентская кампания у себя дома. Эйзенхауэр не испытывал никакого предвыборного энтузиазма, все политики от собственной республиканской партии не казались ему сколько-нибудь подходящими кандидатами. Он все время чего-то ждал, постепенно теряя контроль над ситуацией в стране и в мире.

Ранним утром или, наоборот, вечером, вернувшись из ООН, Хрущев, как правило, выходил на балкон изящного особняка на углу 68-й улицы и Парк-авеню, где находилось в те годы советское представительство ООН в Нью-Йорке. Он говорил, что коль скоро американские власти запретили ему выезжать за пределы Манхэттена, то хоть здесь, на балконе, они не могут запретить ему подышать свежим воздухом и посмотреть на живых американцев.

Внизу на тротуаре немедленно собирались репортеры, телеоператоры и толпа зевак. Никита Сергеевич только этого и ждал. Балкон был на втором этаже, и Хрущев без особого напряжения начинал импровизированную пресс-конференцию, а то и просто обменивался с прохожими репликами.

В отличие от ООН здесь его поведение было вполне приветливым. Он улыбался и отвечал на все, даже самые каверзные вопросы.

— Что вы можете сказать о своем пребывании в Америке? — кричали ему снизу.

— Мне не дают возможности увидеть Америку, — отвечал он, комично разводя руками. — Я нахожусь под домашним арестом и вынужден пользоваться этим балконом для прогулок.

— А вы слышите, как напротив девушки поют «Боже, храни Америку»? Что вы об этом думаете?

— Что ж, пусть поют. Мы тоже поем. Например, «Интернационал». Хорошо поем — «Вставай, проклятьем заклейменный».

— А у вас народ выбирает правительство? Есть в Советском Союзе свобода выборов?

— У нас штанов нет. Все ходят без штанов. Бегите скорее и сообщите об этом.

— Как вы относитесь к тому, что один из членов экипажа «Балтики» сбежал в нью-йоркском порту и попросил в США убежища?

Хрущев чуть-чуть задумался — его об этом не предупредили, — но быстро сориентировался и, играя в простодушие, заметил:

— Что же этот молодой человек не обратился ко мне за советом и помощью? Я бы помог ему и советом, и деньгами. Ведь пропадет он тут у вас. Пропадет. А жаль…

Только однажды осерчал Никита Сергеевич, когда увидел, что по улице разъезжает автомобиль с антисоветским лозунгом. Налилось кровью лицо Хрущева, и, как тогда в ООН, он стал грозить кулаком. И тут корреспонденты не упустили своего шанса. На следующий день во всех газетах появился, пожалуй, самый разительный антисоветский плакат 60-х годов: Хрущев размахивает кулаком, его лицо искажено криком, вены на лбу вздулись, а внизу подпись: «Мы вас закопаем!»

Хрущев отбыл из Нью-Йорка 13 октября, чуть ли не месяц спустя после приезда. Одна американская газета поместила на первой полосе два фотоснимка. На одном из них грузный человек, взбирающийся по длиннющему трапу на борт Ту-114, на другом — вид зала Генассамблеи на следующее утро после отъезда Хрущева: кто-то выступает на трибуне и единственный делегат, дремлющий в кресле пустого зала.

Самая громкая сессия вернулась в свою обычную колею.

Прошли выборы, и президентом США стал молодой Джон Фицджералд Кеннеди.

Его первые шаги немало удивили Хрущева. Какое-то мельтешение, неуверенность чудились в его действиях: то просит чуть ли не униженно и сладкие слова о мире говорит, а то вдруг устраивает антикоммунистическую истерию.

Никита Сергеевич внимательно следил за этими шараханиями Вашингтона. Даже свою излюбленную тактику изменил — теперь он молчал. Два месяца — февраль и март — в своих речах не трогал Америку. Но продолжал неуклонное политическое давление по всему фронту. Берлин, Куба, Конго, Индокитай стали районами прямого советско-американского противостояния. А на предложение Кеннеди о проведении встречи в верхах просто не ответил — молчал больше двух месяцев. Как будто ждал, что молодой президент совершит ошибку. И дождался.

На рассвете 15 апреля 1961 года шесть американских бомбардировщиков Б-26 с кубинскими опознавательными знаками нанесли удары по аэродромам на Кубе, уничтожив примерно половину всей авиации Фиделя Кастро. Тысячи кубинских эмигрантов, обученных и вооруженных в США, высадились на песчаных пляжах Залива свиней. Но на берегу их встретили не толпы восторженного народа, как значилось в американских планах, а танки и артиллерия Кастро. Напрасно они ждали обещанного прикрытия с воздуха и моря. Генералы из Пентагона и разведчики из ЦРУ, запланировавшие эту операцию, умоляли президента отдать приказ о поддержке повстанцев огнем. Кеннеди был непреклонен — никакого вовлечения США быть не должно. Американские военные корабли только приблизились к острову и стали на якорь.

Это был смертный приговор плану Запада, как он значился в анналах ЦРУ. Без прикрытия с воздуха операция оказалась слишком слабой, чтобы рассчитывать на успех. Через несколько дней десант эмигрантов был разгромлен. Бывший президент Эйзенхауэр прямо спросил Кеннеди:

— Ради всего святого на земле, почему вы не использовали воздушное прикрытие?

Кеннеди ответил, что боялся, как бы русские не воспользовались этим, чтобы устроить Западу неприятности в Берлине. Отставной президент смерил его презрительным взглядом.

— В действительности, — сказал он, — все может произойти с точностью до наоборот. Советы всегда действуют по собственным планам, и, если видят, что мы проявляем слабость, они начинают оказывать на нас сильное давление. Неудачи в Заливе свиней побудят Советский Союз предпринять то, что при других обстоятельствах он бы не сделал.

Что ж, в данном случае Эйзенхауэр был на сто процентов прав. 12 мая Хрущев ответил согласием на предложение американского президента встретиться в Вене. Но теперь встреча в верхах Кеннеди была совсем не нужна. Униженный поражением на Кубе, боясь кризиса в Берлине, не имея четких ориентиров в политике, — с чем он мог прийти на венскую встречу? С предложением заключить договор о запрещении ядерных испытаний? Но даже в этом вопросе переговоры в Женеве давно уже зашли в тупик.

Встреча в австрийской столице, состоявшаяся в начале июня, подтвердила самые пессимистичные прогнозы. Два дня черные лимузины сновали от американского посольства к советскому под восторженные приветствия добродушных венцев. Но на переговорах обстановка была мрачной. Хрущев напористо, порой грубо, требовал заключить германский мирный договор, ухода западных войск из Западного Берлина и превращения его в вольный город. Кеннеди в ответ расписывал прелести прекращения ядерных взрывов. Встреча окончилась ничем.