Олег Гриневский - Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Но она развязала руки Хрущеву. Более того, она разбудила в нем самые низменные, жестокие инстинкты первобытного человека при виде загнанного в ловушку зверя. В своем окружении он высказывал убеждение в том, что новый американский президент — человек слабый, неуверенный в себе и к тому же плохо ориентирующийся в международных делах. Поэтому на него надо давить, чем злее и грубее, тем лучше.

Его соратники по партии, руководство военных и КГБ вовсе и не думали сдерживать зарвавшегося вождя. Наоборот, они всячески подыгрывали ему и поощряли на принятие самых крайних решений. Посол Меньшиков, хорошо ориентировавшийся в сложных хитросплетениях кремлевской политики, писал, например, 11 июля о своей встрече с братом президента Робертом Кеннеди, в ходе которой они сцепились по германскому вопросу: «Поражает тупость, скудоумие, неспособность привести ни одного довода или аргумента в защиту своей позиции… И это правая рука президента. Думаю, что эти новые американские „вожди“ петушатся, пока еще есть время. А когда дело будет подходить к решительному моменту, они первыми наложат в штаны».

И это была не статья в «Литературной газете», а оценки, рекомендации советского посла в Вашингтоне. А Громыко? Он, как всегда, оставался верен своему принципу брать сторону сильного. А потому если и не подстрекал Хрущева, то и не останавливал его, не предупреждал об опасных последствиях нового курса. Он просто молчал.

8 июля с подачи Министерства обороны, КГБ и отделов ЦК было объявлено об отмене прежнего решения о сокращении Вооруженных Сил Советского Союза на один миллион двести тысяч человек, которое с таким трудом пробивал Хрущев после своего возвращения из Кэмп-Дэвида. С его попытками хоть немного обуздать военно-промышленный комплекс и сократить военные расходы было покончено. Военный бюджет вырос на одну треть.

Кеннеди не заставил себя ждать. Совет национальной безопасности объявил о повышении боеготовности вооруженных сил США. Шесть дивизий приготовились к броску в Европу. Военный бюджет увеличивался на три с половиной миллиардов долларов.

Это был тот самый шаг, в котором нуждался Хрущев. Как раз в эти дни он готовил акцию в Берлине. Но совсем не ту, которую ожидали на Западе. Утром 14 августа там начали возводить берлинскую стену…

В общем, колесо событий неумолимо покатилось к военному кризису.

Утром 4 июля 1961 года в комнату № 1001 высотного здания на Смоленской площади позвонил К. В. Новиков. Он велел двум молодым сотрудникам своего отдела немедленно спуститься на седьмой этаж в секретариат Громыко:

— Быстро! Одна нога здесь — другая там. Министр ждет.

Вызов к министру и разговор с ним в те годы всегда был чреват неприятностями. С самого верха шла манера орать на подчиненных, и нередко Громыко возвращался из Кремля разгневанный и, получив там втык, в свою очередь срывал злость на том, кто попадал под руку.

На этот раз вроде бы пронесло. Помощник открыл отделанную под орех дверь, ведущую в кабинет. В конце его стоял огромный стол, к которому был приставлен маленький столик под зеленым сукном и два кресла. Поэтому если приглашенных было более двух, то тем, кто чином пониже, приходилось приносить стулья. Громыко пошевелил губами и голосом без выражения сказал:

— Вот, познакомьтесь.

Это была справка, подготовленная Минобороны и Минсредмашем, в которой излагалась необходимость проведения срочных испытаний боеголовок для новых межконтинентальных ракет Р-9 Королева и Р-16 Янгеля, а также мощной европейской ракеты Р-14 с дальностью полетов 4500 километров, то есть в пределах Европы. Упоминались боезаряды и для других ракет — крылатых и тактических. Неожиданно резанула глаз необычайная мощность ядерных боезарядов — 30, 50 и 100 мегатонн. И краткий вывод в конце: отказ от их испытаний нанесет непоправимый ущерб безопасности Советского Союза. Внизу две подписи: Малиновский, Славский.

«Вот это да, — переглянулись между собой дипломаты, — американцам такое и не снилось! Прощай теперь договор — уломали-таки военные Хрущева!»

В МИДе хорошо знали, что военные и ядерщики давно требуют проведения испытаний. Еще в марте генерал А. И. Устюменко, отвечавший в Минобороны за ядерные испытания и потому не раз выезжавший на женевские переговоры, сказал своим мидовским коллегам:

— Вы, ребята, поаккуратней с этой борьбой за мир. Мы на Новой Земле уже полигон готовим — рвать будем.

Хороший был человек Устюменко. Но ему тогда не поверили — военный все-таки, со своего угла узко на большую политику смотрит. Но теперь и Громыко подтверждает:

— Никита Сергеевич дал указание подготовить записку в ЦК о проведении испытаний ядерного оружия.

— А как быть с мораторием? Ведь мы его добивались, и два года американцы и англичане взрывов не производят, — спросил один из молодых дипломатов.

— Не будьте наивным ребенком, идите и пишите Записку в ЦК.

Задание казалось простым, хотя и неприятным. Собственно говоря, надо было написать три документа:

Записку в ЦК КПСС с изложением причин, побудивших Советский Союз начать испытания;

Постановление ЦК КПСС, которое одобряло бы соображения, изложенные в Записке, и поручало Минобороны и Минсредмашу подготовить и провести ядерные взрывы;

Заявление Советского правительства, объяснявшее народам мира эту советскую акцию.

Самыми трудными были первый и третий документы. Но молодые дипломаты решили не мудрствовать лукаво, а при написании Записки в ЦК взять за основу справку двух министров — Славского и Малиновского, тем более что ее одобрил сам Хрущев. Справка была у них под рукой, ее сократили немного, убрав конкретику, но подчеркнули, что в Советском Союзе разработаны новые эффективные виды ядерного оружия, которые требуют срочной проверки. Далее шла хвалебная характеристика этому оружию и делался вывод, что в интересах обеспечения безопасности Советского Союза надо возобновить ядерные взрывы. Реакция Запада на это нарушение моратория будет, естественно, негативной, и, очевидно, в ответ они также проведут испытания.

Через два часа проекты всех документов были на столе у Новикова. Он прочитал, поворчал что-то насчет того, что в его время так не размазывали, короче надо писать — просто и ясно: народ лучше поймет. Но особо править не стал. В общем, в таком виде документы послали Громыко.

Только-только вернулись творцы этой злополучной бумаги в свою любимую 1001-ю комнату и стали рассказывать раскрывшим от изумления рты товарищам о грядущих переменах, — ну полчаса не прошло. — как затрезвонили разом оба телефона в комнате. Звонили помощники Громыко:

— Авторов — на ковер! — И вполголоса добавили: — Очень сердится.