Франческо Пастура - Беллини

Беллини, видимо, тоже загорелся новой работой. Приезд Романи в какой-то мере отвлек его от беспокойства по поводу Рубини, и настойчивость, с какой он упрашивал неаполитанских друзей помочь ему заполучить певца, постепенно ослабевает, тем более что в пометках на полях рукописи «Чужестранки» все чаще встречается имя тенора Доменико Реина.

Правда, тогда же возникли некоторые трения с баритоном Тамбурини, который пел в Сан-Карло. Это связано было все с теми же вечными проблемами, какие ставят знаменитые певцы, требующие, чтобы в каждой опере у них была «важная партия», а под важной партией они имеют в виду возможность петь две трети спектакля. «Бьянка» по своему сюжету не давала Тамбурини такой возможности, и он начал нелестно отзываться об опере и вообще о музыке Беллини, но композитор скрыл свое недовольство. Он еще не знал точно, кого именно пришлет ему Барбайя в Ла Скала — Лаблаша или Тамбурини, и отправил импресарио письмо с просьбой уточнить это обстоятельство, так как ему нужно определенно знать, для какого голоса писать партию. Между тем он поручил Флоримо передать Тамбурини, который слишком распустил язык, следующее: «Если он приедет в Милан, я заткну ему рот такой партией, какой у него в жизни не было».

Поначалу, не зная точно возможности тенора Реина, Беллини думал поручить партию одного из двух главных действующих лиц баритону. Но потом, поразмыслив и посоветовавшись с Поллини, решил, что серьезному характеру Тамбурини больше подходит роль Вальдебурга и — получив подтверждение Барбайи, что приедет именно он, — так и сделал, а партию Артура поручил Рейна, предварительно отправив ему письмо с просьбой объяснить, каков характер, тембр и диапазон его голоса.

Реина, певший в это время в Лукке, «любезно» ответил Беллини, дав все необходимые разъяснения, и добавил, что готов трудиться как вол, «чтобы исполнить то, что хочет автор, потому что он понял: характер вокала, предлагаемый Беллини, — наилучший». Своим письмом тенор сразу же завоевал симпатию композитора, потому что показал себя «скромным молодым человеком, желающим оправдать надежды», тем более что к скромности его прибавлялись прекрасные вокальные и артистические данные. «Все уверяют меня, что голос у него красивый и он так великолепно и вдохновенно играет, что лучшего и желать не надо», — пишет музыкант. Единственный недостаток, какой был у Реина, это невысокий рост. «И тут уж ничего не поделаешь», — замечает успокоенный Беллини, который, наверное, охотно уступил бы ему несколько сантиметров своего чересчур высокого роста.

Недостаток этот, однако, не замечался слушателями, так как затмевался исполнительским темпераментом и страстностью голоса, которые покоряли публику и вызывали похвалу рецензентов. «Реина превосходит самого себя, — отмечал хроникер газеты «И театри», — и несмотря на свой низкий рост, он был на голову выше всех других исполнителей и по красоте и мощи своего голоса, и по актерскому мастерству».

Одним словом, Беллини не пожалел, что написал специально для него партию «отчаявшегося» Артура. Так появился еще один тенор, который обязан катанийскому музыканту своей славой.

Новая опера должна была открыть карнавальный сезон в Ла Скала 26 декабря 1828 года. И на совещании в дирекции театра Беллини с Романи предупредили, что «Чужестранка» «во что бы то ни стало» должна начать сезон, даже «если будет написан всего один акт, а остальное не будет закончено».

Романи почти тотчас же принялся за работу, и первым плодом его усилий стал хор интродукции — баркарола, открывающая оперу, а музыку к ней Беллини написал за одно утро. Это было 9 сентября, как пометил композитор в углу страницы, на которой начал свое новое творение.

Он с удовольствием сочинял музыку. Баркарола «очень нравится мне, и если хор не сфальшивит, она произведет большое впечатление», тем более что «исключительно новое для Милана сценическое решение обеспечит успех…». Он имеет в виду находку поэта, который разместил хористов в лодках; каждая группа поет свой куплет, и только под конец голоса сливаются в единый ансамбль.

Беллини говорил, что написал музыку на эти строфы в бретонском духе. Но тот, кто имеет возможность познакомиться с этими страницами партитуры, убедится, что Бретань тут совсем ни при чем, потому что мелодии баркаролы, несомненно, повторяют напевы сицилийских народных песен, и, конечно, согласится с замечанием композитора о характере родных ему кантилен — «они такие изящные и светлые, что легко запоминаются…» Словом, это было хорошее начало, предвещающее еще более удачное продолжение.

Однако сочинение «Чужестранки», которое, казалось, должно было лететь вперед на всех парусах, после появления баркаролы внезапно остановилось: довольно тяжело заболел Романи. Он слег с воспалением мочевого пузыря, «с высокой температурой… и ему пришлось выдержать 24 пиявки и четыре кровопускания…». Эта задержка, с одной стороны, конечно, огорчила Беллини, а с другой — дала ему надежду, что дата премьеры будет отодвинута.

На всякий случай он продолжал сочинять «разные наброски, которые, если придутся кстати, произведут впечатление». Он чувствовал, что полон творческого горения, и персонажи новой оперы воспламеняют его воображение. Но все же сомневался, что Романи, даже если вскоре поправится, сможет тотчас же взяться за работу. Правда, ему хотелось, чтобы произошла некоторая заминка: она могла стать единственной причиной, по которой имели право переместить дату премьеры, назначенную на тот тревожный декабрьский вечер. Однако ему хотелось также, чтобы болезнь Романи не затягивалась надолго, ибо в таком случае дирекция театра может заставить его сотрудничать с Гаэтано Росси. «Вот от чего я пришел бы в отчаяние…» — восклицает он, словно творя заклинание.

Но все обернулось так, как ему мечталось. Романи начал поправляться, правда, настолько медленно, что раньше конца сентября не был в состоянии приняться за работу. «Антреприза пока молчит, — писал Беллини, — но я думаю, вряд ли мы сможем открыть сезон…» И он оказался прав. Сезон начался оперой Россини «Осада Коринфа».

Теперь он сможет работать спокойно, имея в своем распоряжении более четырех месяцев. Он даже хотел уехать на время за город, не для того, чтобы поправить здоровье, а потому что «хороший воздух не повредил бы ему…». Но от этого плана пришлось отказаться.

Он не мог работать из-за отсутствия стихов и вынужден был не покидать поэта и часто навещать его, чтобы своим присутствием напоминать о сочинении, которое им предстояло создать совместно.

В это же самое время, конец лета — начало осени, другая миланская семья привечала его в своем доме — семья Кантý. Музыкант бывал там из-за Джудитты Турина — той самой синьоры, с которой познакомился в Генуе. Она приходилась дочерью Джузеппе Кантý, богатому торговцу шелком, а муж ее Фердинандо Турина был богатейшим кремонским предпринимателем. Семья Турина имела дом и земельные угодья в Казальбуттано. Кроме того, у них имелся особняк в Милане. Но когда синьора Джудитта приезжала в ломбардскую столицу — а это, похоже, случалось довольно часто, потому что в глуши, каким было тогда это местечко, ей жилось скучно, — она предпочитала останавливаться в доме отца, у своих родных. И вот тут в палаццо Кантý, в квартале Сант-Андреа, Беллини встречали с огромным почетом, который очень скоро превратился в живейшую привязанность, так что, можно сказать, он стал членом семьи.