Франческо Пастура - Беллини

1 июля Беллини вернулся в Милан и провел там весь месяц, не давая покоя поэту. «Чувствую себя хорошо, — писал он Сантоканале, — и занимаюсь тем, что ищу интересный сюжет для новой оперы». Но ни поиски музыканта, ни усилия либреттиста не меняли положения. Так прошел июль. В августе Беллини уже начал тревожиться, а Романи, напротив, был настроен оптимистически, потому что надеялся найти что-нибудь в пьесах, которые выписал из Парижа — он ожидал их со дня на день.

Беллини вместе с Джудиттой и Джузеппе Паста уехал в Бергамо 10 августа 1832 года. Они прибыли туда в тот же день вечером и остановились в одной гостинице.

Бергамская публика с большим интересом и нетерпением ожидала в этом году открытия сезона в театре Риккарди. Импресарио задумал сразить слушателей: включить в репертуар только две оперы, но обставить их со всей роскошью. Он выбрал оперу Мейербера «Крестоносец в Египте» и «Норму» Беллини. Главные партии были поручены Джудитте Паста, Лоренцани, Таккани, Реине и Негрини. Все это были певцы из Ла Скала. Были увеличены хор, основной и сценический оркестры. Особое внимание уделялось самой постановке.

Столь тщательная подготовка уже произвела немалое впечатление на публику, чье внимание, однако, привлекала прежде всего «Норма». Во-первых, это была новая опера Беллини, а во-вторых, всем известна ее история — после провала на премьере она шла почти сорок вечеров и каждый раз приводила в восторг тех же слушателей, которым поначалу не понравилась. Все это вызывало интерес и разжигало любопытство бергамасцев.

Однако, начав репетировать, Беллини оказался перед «жалким оркестром», который «сводил его с ума, и немало». Но чтобы не разочаровывать публику, он отнесся к своим бесплодным усилиям с философским смирением. «Что поделаешь, — писал он синьоре Турина, — мы рождаемся для того, чтобы страдать…» И с головой ушел в репетиции.

Премьера «Нормы» в Бергамо состоялась 22 августа 1832 года. Об огромном успехе, с которым она прошла, пусть расскажет сам Беллини. Сохранились два его письма по этому поводу. Одно — к Барбо, другое — к Романи. Письма эти, хоть и не такие нашумевшие, как сообщение, предназначенное для Флоримо о «фиаско, торжественном фиаско», но несомненно, достаточно известные и в любом случае — особенно письмо к Романи — очень важные, поскольку дополняют историю шедевра и отражают противоречивые, но искренние впечатления самого автора.

В письме к Барбо музыкант сразу же начал с главного: «Норма» потрясла весь Бергамо». Романи он описывает события премьеры более обстоятельно и обдуманно: «Наша «Норма» решительно произвела фурор… Она потрясла всех бергамасцев и массу любителей музыки, приехавших из Брешии, Вероны, даже из Милана. Это настоящий триумф… Было много аплодисментов и вызовов маэстро и певцов, аплодировали непроизвольно и единодушно. Находился бы ты здесь, тебя тоже вызывали бы на сцену».

Какая разница между безутешным письмом от 26 декабря 1831 года и этим — от 24 августа 1832 года. Различие это нужно как следует изучить, потому что и теперешний восторг, и прежнее отчаяние не были у Винченцо Беллини проявлением эйфории или депрессии, а отражали весьма определенное состояние души — боль, вызванную тем, что его не поняли, и радость — не столько от одержанной победы, сколько от встречи с самим собой.

И действительно, от самого Беллини мы узнаем, что послужило причиной этой радости, рвущейся из глубины его души. «Я нашел ее совсем другой: все живее и одухотвореннее», — пишет он Барбо о своей «Норме». А на следующий день повторит Романи: «Ты бы решил, что она изменилась. Мне она кажется совсем другой. Она произвела на меня чудесное впечатление…»

Говоря так, он не учитывал, что за время его отсутствия в Милане и Барбо и Романи имели возможность не раз послушать оперу в Ла Скала, причем исполнение ее от вечера к вечеру становилось все безупречнее. Ни тот, ни другой, наверное, не нашли бы в «Норме» ничего необычного. А Беллини спустя восемь месяцев заново «открывал» для себя свое сочинение. Теперь он увидел, что созданная им опера живет собственной жизнью и в ней вибрируют лучшие струны его души.

Вот почему «Норма» с течением времени показалась ему «другой» и произвела на него «чудесное впечатление», какое не возникало на премьере из-за утомительных репетиций, усталости, неуверенности в себе и предельного волнения певцов.

В Бергамо исполнители показали отличное владение партиями и «вложили в них много души». Теперь Беллини щедро благодарит всех певцов, особенно славного Реину, который в партии Поллиона, хоть и не сравнялся с Донцелли, но обнаружил «столько огня, что удвоил свой голос и свои габариты».

Но прежде всего впечатляла, конечно, великая интерпретация Нормы Джудиттой Паста. «Поет и декламирует так, что заставляет проливать слезы…» Многоточие-недомолвка принадлежит самому Беллини, который, должно быть, не хотел развивать эту тему, но все-таки не мог не излить душу: «Заставляет плакать даже меня…» — добавляет он почти шепотом. И теперь, когда признание высказано, он откровенно выплескивает на бумагу свои чувства, да кроме того, ведь он пишет другу Романи: «И я плакал, в самом деле плакал от истинного волнения, которым была переполнена моя душа».

Ему хотелось, чтобы это душевное волнение — творческое и в то же время глубоко человеческое — пережил вместе с ним и его поэт. «Мне мечталось видеть тебя рядом, — продолжает он, — чтобы разделить с тобой успех, мой добрый советчик и соавтор, потому что только ты понимаешь меня и моя слава неотделима от твоей…»

Многие общие друзья упрекали Романи за его нежелание приехать в Бергамо. Беллини еще раз повторил о своем сожалении, что поэта нет с ними: «Ты был бы, — заключает он, — очень доволен и нашей «Нормой» и твоим Беллини, который так признателен тебе и отвечает взаимными дружескими пожеланиями и любовью».

Благороднейшие слова, выражающие искренность, скромность и великодушие композитора, его желание поделить поровну с соавтором очень важный для них успех оперы, которая соединит их имена навечно. Мы не знаем, пробудили ли слова Беллини в душе Феличе Романи такое же волнение, какое испытываем сегодня мы, читая их. Нам известно только, что пройдет всего несколько месяцев, и поэт забудет о них.

Из Бергамо Беллини уехал 10 сентября и отправился прямо в Казальбуттано навестить синьору Турина, которая еще в июле заболела и уехала из Мольтразио. Музыкант тоже страдал в это время от мучительного фурункулеза на правой руке, из-за чего даже не мог писать. Но он быстро поправился и через восемь дней уехал в Милан.

Романи так и не подыскал еще сюжет для новой оперы, а из Парижа все еще не прибыли заказанные им пьесы. Беллини начал сильно тревожиться, принимая во внимание, что у поэта было много других обязательств — он обещал либретто Карло Кочча, Андреа Майокки, Меркаданте и Доницетти, оперы которых должны были пойти в Милане, Парме и Флоренции в этом же карнавальном сезоне. Романи начал писать либретто, но вовсе не для Беллини, хотя тот первым просил его. Неопределенность продолжалась.