Франческо Пастура - Беллини

Вынужденный с улыбкой проглотить оскорбление, Романи попытался свести до минимума свою ответственность. Он, это верно, запоздал со стихами для композитора, но виноват не он один. Если бы синьор маэстро Беллини удовольствовался сюжетом, выбранным поначалу, то у него уже имелось бы почти все либретто «Кристины». Замена сюжета, сделанная по желанию маэстро, все перевернула, и ему пришлось писать либретто заново, а у него, между прочим, очень много работы для театров Милана и других городов.

Таковы были доводы, приведенные Романи, — объяснения, которые оставили миланского полицейского чиновника совершенно равнодушным. Выполняя функции связного между либреттистом и губернатором Венеции, он попросил прославленного поэта изложить письменно свои изъяснения и подписать их по всей форме, дабы документ можно было отослать в Венецию в доказательство того, что задание выполнено. Таким образом Феличе Романи пришлось написать — возможно, даже под диктовку, поскольку подобного рода заявления в полицию отличаются определенным стилем, который не имеет ничего общего с литературой, — самую горькую в своей жизни прозу.

Из комиссариата он вышел взбешенным. Вызов в полицию был для него позорней пощечины, полученной у всех на виду. И кого он должен благодарить за это? Катанийского мальчишку, которому он сам помог занять одно из ведущих мест в музыкальном мире. Пригрел змею на груди, и теперь она жалит его. Поэт кипел гневом, не в силах пережить полученное оскорбление.

Он, известный либерал, иностранный подданный, писатель, пользующийся уважением крупнейших талантов мира, единственный из видных современных поэтов, кто пишет оперные либретто, он, Феличе Романи, стал игрушкой невежественного юнца, едва умеющего царапать нотные знаки, и неизвестно еще, что создал бы он без его помощи и без его поэтического сотрудничества.

Ослепленный гневом, Романи позабыл все искренние, скромные и великодушные слова, какие написал ему Беллини в августе, сожалея, что поэт не присутствует на новом впечатляющем триумфе «Нормы», и желая поделиться с ним своей славой, позабыл поэт и другие проявления любви и дружбы, доказательства почтения и уважения, которые питал к нему этот «мальчишка», оказавшийся при всех своих капризах и недостатках одним из немногих композиторов, кто разносил по всему свету его стихи, положенные на музыку, совершенно исключительную. Он выпустил из памяти, что Беллини стал единственным маэстро, который умел найти идеальное музыкальное созвучие его драматической поэзии.

Не задумался поэт — хотя бы на минуту — и над том, что раз уж Беллини (или кто-то за него) вызвал его в полицию, то, наверное, был прав, потому что дело совершенно безотлагательное, а сам он абсолютно пренебрег им. Но в эту минуту интересы музыканта не имели для него никакого значения. Их затмевало полученное оскорбление. Романи был слишком занят собой, чтобы найти в себе силы понять и простить Беллини. Его возмущение с каждым часом разрасталось, а не проходило. И он решил отправиться в Венецию, дабы поставить все на свои моста, и, естественно, бросил на произвол судьбы других композиторов, ожидавших от него обещанных стихов для своих опер. Среди них был и славный Доницетти, которому пришлось ждать либретто «Паризины» для театра Пергола до самого марта.

Эти события произошли во второй половине декабря. Есть основания полагать, что Романи не сразу приехал в Венецию. А Беллини тем временем начал репетиции «Нормы», и если они приносили ему какое-то удовлетворение, то ни в коей мере не снимали огорчения из-за вынужденной остановки в работе над «Беатриче». «Чувствую себя хорошо, — писал он 10 декабря Сантоканале, — и если бы поэт прислал мне стихи, моя душа успокоилась бы». Но поэт через несколько дней лично излил на него всю свою злобу.

«Норма» прошла в Венеции 26 декабря 1832 года. Успех был объясним особенностями воздействия на публику такого рода музыки — нужно было прослушать оперу несколько раз, чтобы проникнуться всей ее мелодической красотой. «Она подобна операм великих композиторов, — писал о «Норме» Локателли, — и является плодом глубокого осмысления. И чем больше слушаешь эту музыку, тем больше открываются ее достоинства».

Но такие оценки, наверное, вызвали у Беллини лишь горькую усмешку, так как «сердце у него разрывалось на части». После приезда Романи в Венецию — это произошло, по-видимому, в конце декабря или в самом начале января — последовали неприятные сцены и столь же неприятные события. Взбешенный поэт набросился на музыканта и импресарио, требуя объяснений, на каком основании ему было нанесено столь унизительное оскорбление, как вызов в полицию. Беллини взял на себя ответственность за то, что предупредил Ланари о возможности срыва премьеры повой оперы, так как Романи не присылает ему стихи. Импресарио оправдывался тем, что вынужден был обратиться к губернатору Венеции, потому что Беллини забил тревогу, иначе он не сделал бы этого. «Маэстро обвинял импресарио, импресарио — маэстро», — вспоминал впоследствии Романи. Однако «льстивые речи одного и глубокие вздохи другого, — заключал поэт, — смягчили мою обиду, я запираюсь у себя дома и пишу, пишу, переписываю и переделываю по много раз либретто — вплоть до самого последнего момента перед выходом на сцену».

Это оправдание всего лишь парафраза истины, потому что поэт в свою защиту написал то, что его больше устраивало, и в самом выгодном для себя свете. На самом деле «льстивые» слова Беллини и «вздохи» Ланари ни в коей мере не успокоили Романи. Излив накопившуюся злобу, он захотел показать своим обвинителям, что раз уж они призвали его к выполнению взятого на себя долга, он, конечно, свой долг выполнит, но отныне будет соблюдать должное расстояние между собой и ними.

Одно недавно обнаруженное письмо показывает, что в конце концов Романи и Беллини стали обращаться друг к другу на «вы», как в самом начале знакомства. Непримиримый поэт прекратил дружеские отношения с музыкантом. Их общение сводилось теперь к строго профессиональным встречам — к обсуждению стихов и сцен требуемого либретто. Во всем остальном поэт позволял себе полную свободу действий, даже не здоровался с музыкантом при встречах на улице. Своим поведением Феличе Романи решил «поставить на место» этого нахального Беллини, которого слишком близко допустил к себе.

Композитор был искрение огорчен всем этим, особенно манерой поэта упрямо игнорировать его в присутствии кого-либо из знакомых. И если Романи вычеркнул из памяти время сотрудничества, которое соединяло их души во имя искусства, то о нем постоянно помнил Беллини. «Мое сердце обливалось кровью, — напишет он в примирительном обращении к поэту, — когда я встречал тебя на улицах Венеции в ту несчастливую пору, которую я не забуду никогда в жизни. Да, встречал, — настойчиво повторяет он, — и с мучительной болью говорил себе: «Так неужели придется порвать с тем, кто помог мне обрести столь громкую славу, кого я посвящал в самые тайные свои замыслы?» В свидетели своих страданий он призывает Джудитту Паста, друга Панадополи и баритона Картадженова, с которыми делился мучительными переживаниями.