Франческо Пастура - Беллини

Прежде всего, новый сюжет нравился Джудитте Паста куда больше, чем «Кристина», либретто которой, как только оно будет закончено, поэт может предложить какому-нибудь другому композитору. План «Беатриче» сделать гораздо проще, поскольку можно использовать либретто балета. Если заключительная сцена в чем-то похожа на финал «Анны Болейн» Доницетти, то ведь она сходна и с финалом «Марии Стюарт» Шиллера. И Романи имел право повторить любой поворот ситуации, еще не использованный в оперном театре, и открыть возможность трагическому темпераменту Паста показать себя с той же силой, что и во многих сценах «Нормы». Таковы были «обоснованные» доводы маэстро, естественно, приправленные поощрительными улыбками синьоры Джудитты Турина и горячими объятиями неисправимого Беллини.

Романи вынужден был согласиться — «из любви к Беллини и уважения к синьоре», как объяснит он потом. Композитор оставил его «исполненным желания работать» и надеялся, что поэт скоро даст ему первые стихи нового либретто. Довольный, что удалось сделать приятное Джудитте Паста (да и самому себе), а также избавиться от ненавистной «Кристины», маэстро 3 ноября поспешил сообщить об этом певице:

«Можете считать меня сумасшедшим, но дело сделано, и я надеюсь, будет иметь прекрасные результаты. Сюжет заменен, и мы начнем писать «Беатриче ди Тенда»… Сюжет вам нравится, как вы сказали мне в тот вечер, когда посмотрели балет, последняя сцена очень похожа на финал «Марии Стюарт», и Романи может прекрасно передать эту сцену Шиллера, которая вам так по душе, поскольку дает большие возможности для певицы вашего масштаба, сам по себе сюжет тоже интересен — все это весьма и весьма меня радует. Романи, — заключает Беллини, — сделает так, что не будет пи малейшего сходства с «Анной Болейн», он исполнен желания работать, и я хочу, чтобы он так же охотно и поскорее написал хотя бы первый акт…»

Однако желания работать хватило у поэта очень ненадолго, а что касается «прекрасных результатов», на которые рассчитывал Беллини после замены сюжета, то надежды его не оправдались ни в малейшей степени.

Обещания Феличе Романи стоили еще меньше, чем вошедшие в поговорку клятвы моряков, — поэт забывал их сразу же, как только они слетали с языка. Но слово, данное Беллини, он помнил вовсе не потому, что хотел непременно его сдержать. Он задумал отомстить Винченцо — уж слишком вертел им этот капризный мальчишка, заслуживающий хорошего урока. Внезапная замена сюжета, да еще в то время, когда он перегружен заказами, не устраивала либреттиста. Это было насилие, за которое Беллини поплатится еще более долгим, чем всегда, ожиданием — поэт отложит либретто «Беатриче» в сторону, а когда начнет наконец над ним работать, то станет отмерять стихи пипеткой.

Видимо, таков был зарок, какой дал себе Романи. И он собирался сдержать его, не считаясь с последствиями. Беллини быстро почувствовал маневр поэта, ибо остался без стихов, то есть без первоосновы для сочинения музыки, а время между тем неслось стремительно. Кончился ноябрь. Маэстро едва продвинулся в работе над «Беатриче» — написал лишь несколько номеров для первой картины. А опера должна была выйти на сцену в феврале.

Тем временем подошла пора отправляться в Венецию и заниматься постановкой «Нормы», которой 26 декабря открывался оперный сезон в театре Ла Фениче. Беллини выехал рано утром 7 декабря вместе с Джудиттой и Джузеппе Паста прибыл туда на следующий день. Новая встреча с «оригинальным и прекрасным» городом не уменьшила беспокойства, мучившего его. Он находился в Венеции, но не мог работать над «Беатриче», как надеялся, потому что Романи перед отъездом, несмотря на все заверения, совсем не дал ему стихов, а на просьбу и упреки музыканта отвечал улыбками, новыми уверениями и обещаниями, которые и не думал выполнять.

Приехав в Венецию, Беллини вынужден был сообщить импресарио Ланари, как обстоят дела: почему он не может работать над оперой. Если так будет продолжаться и дальше, заявил он, то возникнет серьезная угроза — музыкант и импресарио не выполнят обязательства, взятые ими перед венецианской публикой.

Ланари немедленно принял меры: ведь Романи тоже связан контрактом, который обязан выполнять. Музыкант должен был получить первую половину либретто в октябре, а другую — в ноябре. Но если даже отодвинуть срок на месяц из-за вынужденной замены сюжета, то текст должен быть готов в декабре. Поскольку шла уже вторая декада декабря, а поэт не закончил еще и первый акт, необходимо призвать его к выполнению обязательств. И дабы заставить его уважать их, Ланари не нашел лучшего способа, как прибегнуть к помощи австрийской полиции.

Импресарио лично обратился к властям 14 декабря, требуя воздействовать на поэта Романи, напомнив ему о последствиях, какие могут возникнуть из-за срыва начала сезона в Ла Фениче. Письменное заявление было скреплено визой губернатора графа Шпора и спешно отправлено в Милан. Здесь не стали терять времени. Поскольку дело было срочное и исходило от важной особы, все было совершено очень быстро: двое полицейских постучались в двери к поэту Феличе Романи — подданному его величества короля Сардинии, либералу по убеждениям и поступкам — и любезно предложили ему явиться в комиссариат для беседы по касающемуся его вопросу. Столь же любезно откланявшись, служители закона водрузили на свои головы фуражки с блестящими козырьками и удалились.

Поэт был немало озадачен подобным визитом и приглашением. За время жизни в Милане его еще пи разу не вызывали в комиссариат. Было отчего заволноваться, тем более что австрийская полиция не имела обыкновения беспокоить себя по пустякам.

Однако далее произошло нечто не совсем понятное. Комиссар полиции встретил Романи самой приветливой улыбкой и объявил, что ему поручено передать поэту просьбу губернатора Венеции. Его светлости кажется, что знаменитый поэт совершенно забыл об одном обязательстве, которое записано в контракте с импресарио театра Ле Фениче и касается либретто для оперы — для новой, обязательной в сезоне оперы. Срок представления, указанный в контракте, давно истек. Губернатор позволил себе вмешаться в это дело, ибо оно имеет важное общественное значение, кроме того, ему хотелось вывести из затруднения импресарио и композитора, которые несут прямую ответственность перед венецианской публикой. Лично он, миланский комиссар, надеется, что это любезное напоминание губернатора Венеции вызовет немедленный ответ со стороны поэта — ответ, который развеет всякую озабоченность и не вынудит полицию прибегнуть к более энергичным мерам.

Нетрудно представить, что испытал Романи после столь любезного предложения уважать взятое на себя обязательство. Он сам позднее — гораздо позднее, когда закончит либретто и сможет излить накопившуюся желчь — будет уверять, будто энергично возражал полицейскому чиновнику, но истина, которая явствует из официальных документов, выглядит совсем иначе.