Михаил Слонимский - Воспоминания

Тихонову-поэту сопутствует Тихонов-прозаик, автор многих рассказов и повестей, которые с увлечением принимались и взрослыми, и детьми. Ему, путешественнику, кажется даже иногда, что он «закован в колесную скачку». Появляются мастерские переводы Тихонова с разных языков. Еще в двадцатом году написана Тихоновым чудесная сказка-быль «Сами», об индийском мальчике, до которого дошла весть о Ленине. «Он дает голодным корочку хлеба, даже волка может сделать человеком, он большой сагиб перед небом и совсем не дерется стэком». Очень органично родилась вместе с балладами о борьбе за Советскую власть в России эта сказка об индийском мальчике. Борьба других народов все явственней отражалась в произведениях Тихонова и отзывалась в его общественной деятельности. Тема двух миров все глубже проникала в его творчество, и ясное сознание опасностей борьбы у такого, пользуясь его выражением, «рискованного человека», как Тихонов, только возбуждала его энергию. Его повесть «Война» — о поджигателях войны, он создает цикл стихов о Европе «Тень друга», он выступает на антифашистском конгрессе в Париже. Его творчество несет в себе пафос антифашистской борьбы, и за тысячи километров от места бедствия его поражает мысль: «Вторую ночь уже горит Париж!»

Всем памятна та роль, которую сыграло творчество Тихонова в годы блокады Ленинграда. «Пусть наши супы водяные, пусть хлеб на вес золота стал,— мы будем стоять как стальные, потом мы успеем устать. Враг силой не мог нас осилить, нас голодом хочет он взять, отнять Ленинград у России, в полон ленинградцев забрать. Такого вовеки не будет на невском святом берегу, рабочие русские люди умрут — не сдадутся врагу». «В железных ночах Ленинграда» Тихонов прошел все испытания, он сражался за Советскую власть, как в молодости. Слово и дело у него слиты неразрывно.

Сквозь все грозы и вьюги жизни, сквозь все, что привелось испытать и видеть, я вижу далекие времена. Я вижу маленькую комнатку с печкой-«буржуйкой», забитую молодыми людьми, сидящими чуть ли не друг на друге, и налитого горячей силой худощавого красноармейца у стола. И я вновь слышу: «Локти резали ветер, за полем лог. Человек добежал, почернел, лег...»

Нет, нельзя воскликнуть при этом: «О, моя юность! О, моя свежесть!» Никак нельзя. Свежесть юности была отнята у нашего поколения кошмарами первой мировой войны, и только очень небрежный или попросту недобросовестный критик мог бы не увидеть этого. Юной свежести мы были лишены. Но если первое дыхание не состоялось, ушло в кровь и беду, то революция омолодила поколение, к которому принадлежит Тихонов, дала второе дыхание, дала романтику, тем более устойчивую, что выросла она на большом и глубоком, я бы сказал — кровавом опыте. Эта оптимистическая романтика, построенная на реалистической основе, с удивительной выразительностью прозвучала в первых стихотворениях Тихонова. Они покорили навсегда, как выражение общих чувств. Рождение поэта Тихонова было поистине рождением в грозе и буре.

О КОНСТАНТИНЕ ФЕДИНЕ

Громадные масштабы революционных событий определили бурное рождение и стремительный рост советской литературы, сила революции сказывалась не только на фронтах войны, но и в делах культуры. В годы 1921 — 1922 уже по всей стране молодая литература заговорила о революционных бурях, изменивших облик России. Молодые писатели той поры были перенасыщены огромным, не по возрасту, опытом участия в войнах и революции, и с молодежью пошли те старшие писатели, которые соединили свою судьбу с судьбой народа. Среди молодежи сразу выделился своим ярко выраженным дарованием Константин Федин.

Еще в 1919 году привелось мне слышать, как Горький, собиратель и наставник молодежи, предсказал Федину, сотруднику «Боевой правды», большое писательское будущее.

В то молодое и буйное время, время напряженных поисков и ожесточенных споров, Константин Федин поразил своим первым зрелым рассказом «Сад». Этот рассказ был своего рода открытием. В молодой литературе той поры было немало ультрановаторов, ниспровергавших всё и вся, и уж конечно классиков. Таких крайностей в нашем кружке не было, но вне его такого было достаточно много. И вот оказалось, что голос негромкий, но глубокий, действует сильнее крика и звона. Словно среди шума, помех, свистков вдруг запела скрипка. Запела простейшую как будто мелодию. А если прислушаться — то совсем не такую уж простую. В традиционной по внешности форме слышались новые ноты, лирические и грозовые, нежные и гневные, созвучные многим сердцам. На первом тогдашнем литературном конкурсе рассказ Федина «Сад» получил первую премию. А вскоре, в 1924 году, появился роман Федина «Города и годы», в котором автор один из первых воплотил грозы и бури времени, дал резко запоминающиеся характеры и столкновения людей в острой борьбе за будущее. Этот роман сделал Федина «маститым» и знаменитым. Роман «Братья», где, на мой взгляд, нашла одно из наиболее выразительных своих воплощений тема искусства, музыки, закрепил ведущую роль Федина в нашей литературе. Его произведения переводились на иностранные языки, его имя становилось известным за рубежом.

Федин не повторял классиков, он никогда не был эпигоном, он развивал, именно развивал лучшие традиции классической литературы. Подхватив казавшуюся оборванной нить, он, один из первых советских прозаиков, протянул ее в революционное время, осуществляя ту связь времен, которая никогда не должна была и не могла быть порвана. Мы все были влюблены в русскую литературу, и эта любовь помогала нашей любви к литературам всех времен и народов. И мы были влюблены в Горького, прославленного писателя, который держал себя с нами как равный.

Горький не был для нас иконой. Он вообще не был иконой, а был живым, увлекающимся человеком. В опубликованной переписке Горького с Фединым отражена любовь Алексея Максимовича к таланту Федина. В одной из лучших своих книг «Горький среди нас» Федин воскресил то время, когда советская литература только рождалась, и ту огромную роль, которую сыграл Горький в деле ее создания. Федин сделал это отлично, его книга — высокий образец художественной прозы.

Сквозь всю путаницу стилей, направлений, течений, разного рода эксцентричностей и экстравагантностей Федин стойко, упрямо, убежденно стремился к реалистическому изображению революционной действительности. Однажды, вернувшись из деревни, Федин сказал:

— Хочешь послушать?

И он прочел мне повесть «Трансвааль», о деревне двадцатых годов. В этой повести словесная живопись, всегда очень богатая и щедрая у Федина, достигала изумительной силы, а лепка характеров — скульптурной точности.