Михаил Слонимский - Воспоминания

Не всегда, однако, я иду по линии безобразной речи, неорнаментальной прозы. У меня есть рассказ «Сельская идиллия». Я написал его на Донбассе. Там на руднике я столкнулся с замечательной женщиной, которая великолепно говорила. Я ходил за нею и записывал: что ни фраза, то замечательно! Я был так увлечен этим языковым богатством, которое получил и как-то органически принял, что построил рассказ только на языковом основании, написал какой-то такой стилистический гротеск.

В связи с вопросом о языке остановлюсь на диалоге. Я говорил, что для индивидуализирования героя очень важны жест и интонация голоса. Вы разговариваете по телефону — и голос, манера говорить одного человека отличаются от голоса и манеры говорить другого. Чрезвычайно важно уловить не грубые интонации, а легкие оттенки строения фразы, потому что каждый персонаж в идеале должен говорить своим языком, со своей интонацией, обладать своим жестом. В диалогах, в разговорах персонажей от этого многое зависит.

Далеко не всегда разговор ведется по принципу — один спрашивает, другой отвечает. В большинстве случаев разговоры ведутся нелогично: один говорит одно, а другой говорит про свое, и т. д. Услышать и передать суть таких разговоров — это задача уха так же, как найти жест и внешность — это задача зрения.

У меня был такой случай. Однажды я разговаривал с писателем Зощенко. Оба мы говорили со страшным увлечением, и, как нам казалось, мы разговаривали очень логично. Но тут была случайно знакомая стенографистка, которая незаметно записывала весь разговор. Потом она нам преподнесла этот разговор — ни я ничего не понял, ни Зощенко ничего не понял. Неужели мы несли такой вздор? Мы оба вынесли из этого разговора какие-то умные мысли, пошли гордые — и вдруг, когда это оказалось зафиксированным на бумаге без жеста, без интонации, без того, что в разговоре присутствует, получился какой-то вздор!

Таким образом, следить за диалогом, не устраивать книжного диалога, а давать живой диалог — это большое дело...

Этот опыт я вынес непосредственно из своей практической работы. Когда я писал психологическое разъяснение характера или логический диалог, мне становилось скучно: один разъясняет себя так, другой — по-другому, и получается фальшиво, так как люди сами себя разъясняют не просто в словах: одни люди много врут про себя, хитрят, другие честно раскрывают себя. Писателю надо знать, что есть дистанция между мыслью человека и его словом, его жестом, и в каждом конкретном случае определять эту дистанцию как нечто положительное или отрицательное...

В первых же работах Юрия Тынянова выразился боевой темперамент молодого поколения литераторов, рожденных и выдвинутых революцией. Тынянов был активнейшим участником литературных битв, в которых рождалась советская литература. Это было бурное начало, бурное вступление в литературу, полное вдохновенных поисков, счастливых открытий и неизбежных ошибок. Это была молодость поколения, молодость советской культуры, стремительное движение вперед, рывок в будущее.

Боевой дух выступлений и работ Тынянова базировался на глубоких знаниях, на редкой эрудиции. Страстные поиски истины основаны были на страстном стремлении заново переоценить, по-новому осмыслить и передать широчайшим народным массам все богатство русской культуры, русской литературы, величие русской истории. Тыняновым владело вдохновение изобретателя, открывателя новых областей в искусстве, и не случайно Маяковский протянул руку этому молодому литературоведу. Как ученый, Тынянов особенно проявил свое дарование в исследованиях, вошедших в книгу «Архаисты и новаторы»,— книгу, которая, по признанию специалистов, заняла почетное место в современной науке о литературе.

Фантазия, основанная на достоверности, догадка, домысел, строго построенный на документе, полнокровный язык, превращающий статью в художественное произведение,— эти и другие свойства литературоведческих трудов Тынянова предвещали в нем художника. Его первый роман «Кюхля» — один из первых исторических романов в советской литературе — стоит в разительном противоречии с установками так называемой «формальной школы», к которой примыкал и Тынянов. Этот реалистический роман написан с той свободой, которая показывает абсолютное владение материалом. Без напряжения, вольно и широко, языком первоклассного мастера, лишенным какого бы то ни было вычура, может писать только художник, владеющий изображаемой эпохой, как хозяин, знающий все самые темные, неисследованные уголки ее. Никакой риторики. Никакого навязывания своих мыслей читателю. Убеждает изображение. Убеждает мощное движение истории, творимой людьми, подвиг которых передается, как эстафета, будущим поколениям. Пафосом революции одушевлено плавное, по внешности спокойное повествование. Пафосом революции дышит этот роман о декабристах, изображенных реалистически, без идеализации, такими, какими были эти герои Сенатской площади. Тынянов дает их с позиций советского писателя, воспринявшего опыт Октябрьской революции.

Какие историко-литературные открытия легли в основу этого романа и растворились в нем, показывает публикация материалов о Кюхельбекере и неизвестных его произведений, сделанная Тыняновым впоследствии. Ученый и художник счастливо сочетались в этом романе, который был принят критикой и читателями как одно из лучших произведений советской литературы. Горький высоко оценил этот роман.

В романе «Смерть Вазир-Мухтара» Тынянов берет мало известный период жизни Грибоедова. Здесь изображен Грибоедов после создания «Горя от ума», в период дипломатической его деятельности. Тут иная, чем в «Кюхле», форма изображения.

«Халтурить и спешить, если бы я даже и хотел (а я не хочу) — я не смог бы». Так писал мне Юрий Тынянов осенью 1927 года, работая над романом «Смерть Вазир-Мухтара». Действительно, невозможно было представить себе Юрия Тынянова, согласившегося не то что халтурить, а сделать что-либо не в полную силу, не в полную меру своих возможностей. Все, что выходило из-под пера Тынянова, приобретало форму окончательную, здесь ничего нельзя было и не нужно было убавлять или добавлять. Вот так — и никак иначе.

Тынянов — превосходный знаток первых десятилетий XIX века. Из канцелярского анекдота, случившегося в преддверии прошлого века, он создает замечательный рассказ «Подпоручик Киже», трагический памфлет, сюжету которого, как драгоценной находке, порадовался бы Гоголь.