Ифа Эбби - Семь причин для жизни [Записки женщины-реаниматолога] [litres]

«Париться по мелочам» в наши дни считается чем-то несовременным. На мой взгляд, называя что-нибудь «мелочью», мы невольно призываем и себя, и других просто махнуть на нее рукой. Думаю, у слова «мелочь» вообще несправедливая коннотация: то и дело нам повторяют, что «малые вещи» нужно ценить, а вот «мелочи» – презирать и «не париться» по их поводу. Почему в одном случае размеры чего-либо вызывают у нас бережное отношение, а в другом – пренебрежение и безразличие, а?

Для меня, родной сестры пациента, это рассеянное безразличие имело огромное значение.

Одно важное наблюдение, о котором я стараюсь не забывать в процессе работы, заключается в том, что почти все мои беседы с пациентами, как правило, запоминаются им больше, чем мне самой. А значит, я должна признать, что не мне судить об истинной ценности «мелочей». И что я должна выбирать слова тактично, с заботой о том, что чувствуют мои собеседники. Я отношусь к тем людям, которых однажды задели неосторожные слова врача. Я просто закипела от злости на рентгенолога, небрежно нацарапавшего «Коляска, spina bifida » [22] Расщепление позвоночника ( лат. ). на рентгеновском снимке моего брата, хотя его коляска никак не была связана с рентгеноскопией, не говоря уже о том, что мой брат не страдал никаким расщеплением позвоночника. Да, он получил свой снимок, и тот был точно таким же, как и все снимки до и после, вне зависимости от того, что нацарапал тот врач на маленькой желтой наклейке; но для меня, родной сестры пациента, это рассеянное безразличие имело огромное значение. Так что да, я «парюсь по мелочам». И все-таки стараюсь думать над тем, как каждое из моих слов может отразиться в душе пациента.

Однажды меня вызвали к Грегу – мужчине средних лет с рецидивным, а теперь и метастатическим раком поджелудочной железы. Старший врач позвонила мне около полуночи и сообщила, что у Грега развился сепсис и его нынешнее состояние, скорее всего, потребует поддержки артериального давления. Еще она сказала, что в его истории болезни нет никаких упоминаний о том, что сам Грег или его лечащая команда думают о мерах экстренной реанимации, если она потребуется. Для меня было неудобством, что команда онкологов, ведущая пациента, не поставила в дневное время вопрос о возможных способах экстренной помощи; но я заглянула в компьютерную базу и нашла их последнюю запись с плачевным прогнозом. Они написали о его состоянии: «опустошен». А поскольку для описания одного дня этого более чем достаточно, мне показалось, что я поняла их.

Я ответила старшему врачу, что уже иду, но попросила ее позвонить онкологам домой и узнать, что они думают по поводу экстренных мер для Грега. Прибыв в палату, я увидела, что старший врач еще разговаривает по телефону, и начала листать медицинскую карту Грега. В самом конце бланка документации за предыдущий день я обнаружила единственную строчку, вписанную от руки: «Не возражает против реанимации и искусственной вентиляции, если потребуется».

Я поняла, что команда онкологов просто не поспевает за скоростью развития болезни Грега; но гораздо сложнее было понять, что они имели в виду под этим странным «если потребуется».

Если потребуется что ? Контекста не предлагалось. Если потребуется жить, может быть? Но разве мы предложили этому человеку хотя бы малейший шанс выжить?

В мире Гарри Поттера есть такая вещь, как Зеркало Еиналеж [23] В серии книг о Гарри Поттере английской писательницы Джоан Роулинг оригинальное название зеркала – The Mirror of Erised (от англ. desire – «желание»). . Еиналеж – это слово «желание», написанное задом наперед, и если встать перед этим зеркалом, оно покажет твое самое сокровенное желание. Ты увидишь себя, живущего в собственной мечте. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что увидел бы Грег, окажись это зеркало перед ним.

Суровая же правда заключалась в том, что он двигался к неизбежной смерти, и притом очень быстро. Разумеется, обсудить с ним технические детали его ухода было необходимо, но о чем мы спросили его: хочет ли он жить или как бы хотел умереть?

Я подошла к пациенту. Одетый в шорты и темно-зеленую майку, он лежал на застеленной кровати. Его тело выглядело слишком здоровым для такой болезни, а на лице читалось разочарование, если не полная отстраненность от всего, что его окружало. Когда я вернулась к сестринскому посту, старший врач уже закончила разговор с онкологами. Она сообщила мне, что команда не считает реанимацию приемлемым вариантом, но они еще обсудят это с пациентом, и я ушла.

Ситуации, подобные этой, заставляют меня скептически относиться к законам, регулирующим такие меры по спасению жизни, как СЛР. Я часто сомневаюсь: приносят ли эти законы желаемый результат, помогая лучше узнать последнюю волю умирающего человека, или же мы сами начинаем бояться выполнять такие законы? Когда пациент поступает в реанимацию с осложнениями рака поджелудочной и мы обязаны ему помочь, но при этом, следуя протоколу, предлагаем ему эту помощь в полном или ограниченном виде, – задаем ли мы правильные вопросы?

Вы хотите жить? Или – как вы хотите умереть?

Ведь это совсем не одно и то же.

На моем счету, я уверена, довольно стандартное для нашей профессии число столкновений с разгневанными пациентами. Иногда такой гнев – проявление известных патологий, как, например, в случае с двадцатилетним парнем, которого привезли к нам после ДТП с легочной контузией и множественными переломами ребер. Сломанные ребра не давали ему нормально дышать, а контуженные легкие плохо справлялись с доставкой кислорода в кровь. Это привело к гипоксии; а когда твой мозг лишен кислорода, ты можешь стать очень злобным человеком. И он поклялся, что если я только подумаю «насильно его усыпить», он меня найдет и «прикончит к чертям собачьим». Выполнить угрозу, само собой, было ему не по силам и явно не в его интересах, поэтому я все-таки усыпила его насильно и подключила к аппарату искусственного дыхания. Через пару дней он очнулся, пошел на поправку и, насколько я поняла, оставил всякие планы меня прикончить.

Реанимация – рассадник бреда. Ты можешь быть самым добропорядочным человеком на свете, но когда твой давший сбой организм столкнется с тем, что его окружает в реанимации, – вдруг обнаружить, что швыряешь через всю палату кувшин с водой в медсестру. Не раз мне случалось ползти на четвереньках по полу, прячась за тележкой злобно орущего, бредящего пациента, чтобы вколоть ему успокоительное, пока он не причинил сам себе какой-нибудь вред.

Мне плевала в лицо престарелая дама с деменцией, убежденная в том, что я хочу помешать ей сесть в автобус и поехать домой; бил по рукам перепуганный мужчина, не понимавший, откуда в его мочевом пузыре появился катетер. Мне отдавливали ноги ходунками. Гнев такого рода невинен, а иногда и комичен в своих проявлениях, но важно помнить, что в большинстве случаев, даже если у пациента деменция, это – попытка человека показать окружающим, что он в чем-то нуждается.