Ифа Эбби - Семь причин для жизни [Записки женщины-реаниматолога] [litres]

Этому научил меня Джек. Все свои воспоминания Джек хранил в маленьком коричневом кожаном фотоальбоме под рукой, у изголовья постели или в кармане. У него была деменция, и он больше не мог жить один в своем доме. В больницу он поступил с гриппом, но после выздоровления остался еще на несколько недель – в ожидании, пока для него организуют надлежащую помощь в местной общине. Джек жил в своем собственном времени и, как один из тех, кто уже выздоровел, но не имел подходящих условий там, куда должен вернуться, напрямую зависел от нашей поддержки. Так что мы привыкли к его манере просыпаться позже всех остальных и не торопили его с завтраком. Джек стал достопримечательностью нашего отделения, и мне нравилась его компания. Когда он говорил, его глаза загорались, и я ждала очередной шутки или загадки. Он напоминал мне моего дедушку, поэтому, когда выдавались спокойные минуты, я старалась подсесть к нему и расспросить о фотографиях в его альбоме.

Однажды, когда я сидела на сестринском пункте и что-то писала, Джек подошел ко мне с пластиковой поилкой в руке. Бум, бум, бум! – застучал он поилкой по стойке, и этот назойливый стук разнесся эхом по всему отделению.

– Вы не могли бы не стучать, Джек? – спросила я, оторвавшись от своих записей. Он сказал «нет». Точнее, кое-что погрубее, чем «нет», а затем подробно объяснил, куда мне следует отправиться.

Бум, бум, бум! – продолжил он еще громче, словно хотел расколошматить поилку о стойку. Я спросила, не хочет ли он сходить со мной погулять. Очередное «нет», очередная нецензурщина – и грохот, все громче и громче.

Тогда моя коллега, работавшая за соседним столом, развернулась к нему в своем кресле – и спросила, очень ласково и спокойно:

– Ну и зачем же вы так шумите, Джек?

Стук прекратился.

Джек выдержал паузу, а потом очень серьезно ответил:

– Я посылаю сигнал бедствия проплывающим мимо судам.

– Ах вот оно что! – отозвалась коллега. – И вы полагаете, наша маленькая больница способна принять все эти суда, когда они приплывут?

– Не знаю, – ответил Джек и, улыбнувшись, опустил руку. Она предложила ему стул. Джек присел, поставил поилку на стол, и они продолжили беседу, пока она допечатывала очередное направление на выписку. Прошло минут пятнадцать, а они все разговаривали – уже о том, каково пришлось трудовым мигрантам в Англии 1950-х годов.

Злость, охватившая Джека, на деле была вполне оправданной потребностью в чем-то ином. Но даже когда никаких психических отклонений не наблюдается, и сами пациенты, и их родные, с которыми я общаюсь, часто используют гнев, чтобы скрыть более сложные эмоции. В медицине все было бы гораздо проще, если бы, начиная беседу, пациенты и врачи сразу понимали жизненные обстоятельства собеседника, но на практике так не бывает. Нам приходится стараться изо всех сил, чтобы, слово за слово, узнавать друг друга в процессе общения.

Пациенты и их родные, с которыми я общаюсь, часто используют гнев, чтобы скрыть более сложные эмоции.

Был один из тех редких дней, когда все хорошо. Сравнительно спокойный, не утомительный. День, под конец которого даже позволяешь себе выскочить украдкой на улицу, чтобы купить стакан горячего шоколада в кофейне через дорогу. Но не успела я оплатить его, как мой пейджер запищал. Перезвонив, я приняла вызов дежурного врача и, прежде чем отключить телефон, успела услышать его краткое сообщение вдогонку: «На всякий случай: его жена ужасная мегера».

Я вздохнула. Ну что ж, хотя бы удалось купить шоколад!

Когда я приблизилась к дверям палаты, старший врач хирургии наскоро пересказал мне историю болезни пациента: диабет, язвы на ноге и повышенное давление. Теперь бедняге нужно было ампутировать ногу, а с учетом сепсиса – как можно скорее. Но пациент от операции отказывался. Ожидалось, что если он все-таки согласится, его послеоперационное состояние будет очень тяжелым, поэтому команда хотела знать, готовы ли мы, в принципе, провести его реанимацию после такой хирургии.

Допивая остатки шоколада, я вдруг заметила, что младший врач команды как-то странно возбужден – так, словно предвкушает какое-то особое развлечение.

– Значит, вы к ним сейчас зайдете? – спросил он меня, иронично подняв бровь, и кивнул на двери палаты. А затем улыбнулся так, словно хотел сказать: «Я подожду здесь, чтобы увидеть, с каким лицом вы оттуда вернетесь». Похоже, каждому из лечащей бригады злобная супруга пациента уже успела чем-нибудь насолить.

– О да, – ответила я решительно. – И очень сильно постараюсь, чтобы меня не обидели.

Пациенту, который представился как Дэвид, было за шестьдесят; он полусидел в постели, подпираемый сразу двумя подушками. Жена его с кислой миной расположилась рядом в раскладном кресле; взгляды обоих были устремлены в одном направлении, поскольку в палате было слишком тесно, чтобы развернуть кресло в другую сторону. Я задернула шторы, отгородив их от остальных пациентов, и протиснулась в узкую щель между койкой и окном. Представившись каждому из них по очереди, я приветливым тоном начала беседу. Благо в тот день мне уже не нужно было никуда торопиться. Дэвид объяснил, что жена – его ангел-хранитель. Он перечислил мне основные симптомы последних недель, приведшие к его госпитализации, и тогда я подвела разговор к предполагаемому плану ампутации и к тому, что, возможно, после этого ему потребуется экстренная помощь. На что он мне тут же ответил, что ни о какой хирургии даже слышать не хочет, не говоря уже обо всем остальном.

Не знаю, насколько вас это удивит, но должна признать: хотя сама я никогда не боялась вида крови или внутренних органов, мысль о том, что одну из моих конечностей могут отрезать и выкинуть в контейнер для медицинских отходов, приводит меня в психологический ступор. Понятно, что свыкнуться с такой мыслью невероятно сложно любому из нас. Но Дэвиду будет еще сложнее: ему придется переключиться с вопроса, терять ли конечность ради сохранения жизни, на куда более насущный вопрос: как научиться жить на одной ноге.

Его жена то и дело закатывала глаза к потолку. Я пыталась установить с ней визуальный контакт, не теряя при этом из виду самого Дэвида. Но она лишь цокала языком, пока я говорила, а затем, перебив меня, прочитала мне краткую лекцию обо всех промахах, когда-либо допущенных врачами по неосторожности. А по ее опыту, сказала она, все мы, врачи, одинаковы – и никто из нас не способен выполнять свою работу как следует. Я слушала ее и напоминала себе, что не должна обижаться. Заглатывать ее наживку сейчас не время.

В общем, мои опасения подтвердились: да, она, несомненно, была злющая особа. Дэвид же, со своей стороны, просто растерялся и не знал, что делать.