Ифа Эбби - Семь причин для жизни [Записки женщины-реаниматолога] [litres]

С этим новым, непрошеным знанием в голове я вошла к нему в бокс и присела на стул у кровати, чтобы сделать ему поясничную пункцию. Я спросила его разрешения, объяснила суть процедуры; затем пробежалась пальцами вдоль его позвоночника, ощущая под пальцами тепло его кожи, и надавила чуть сильнее, нащупывая ложбинку между позвонками. Придерживая его за бедро, протерла спиртом участок кожи там, куда собралась вводить анестетик. Каждое мое действие со стороны выглядело, как и всегда, когда я выполняла эту процедуру. Закончив с местной анестезией, я спросила, не больно ли ему. Это испытание: обращаться с ним так же, как с любым другим пациентом.

Однажды я оказывала помощь человеку, осужденному за изнасилование и убийство; его жертвой была женщина примерно моего возраста.

Значит ли это, что я не питала к нему ни малейшего отвращения? Если вдаваться в детали – пожалуй, какая-то неприязнь у меня все же возникла; иначе моя готовность обращаться с ним как со всеми не далась бы усилием воли. Все-таки гуманность не может быть осознанной и заслуживающей отдельного упоминания категорией, если рождается без усилий.

Когда вы читаете о преступлении или домашнем насилии, а то и видите их по телевизору, вы вольны чувствовать что хотите. Но те, кто сражаются на передовой линии здравоохранения, знают: на практике ни помощь преступнику, ни помощь жертве, как правило, не оставляют свободы для выражения каких-то эмоций вообще. Маргарет было около пятидесяти. Усталое лицо, сухие вьющиеся волосы, собранные на макушке. Кожа сероватого оттенка, морщины вокруг губ от курения – и, несмотря на жару, огромный толстый бежевый кардиган до самых колен поверх черных обтягивающих джинсов. В неотложку ее доставили из-за неудержимого кашля и болей в груди. Она также призналась мне, что муж частенько ее поколачивает. Когда я предложила ей остаться на несколько часов в срочной хирургии, чтобы мы сделали ей рентген и взяли кровь на анализ, Маргарет запаниковала и сказала, что если в ближайшее время не вернется домой, муж придет и найдет ее. Я сказала, что парочку тревожных симптомов все-таки нужно проверить, ведь разве не за этим она вообще сюда обратилась. Разумеется, я тут же предложила ей защиту от домашнего насилия, и старшая медсестра сделала то же самое. Мы дали ей номера приютов и горячих линий. Мы предоставили ей выбор, но нельзя заставить взрослого человека принять помощь насильно; мы можем назвать это неразумным, но наличие у человека умственных способностей – не гарантия разума и мудрости.

Ее направили в отделение, но были выходные, и организация ее обследования заняла больше времени, чем я ожидала. Когда я пришла заверить ее, что осталось недолго, она заявила, что слишком поздно – ее муж звонил, и он уже едет, чтобы забрать ее. И как только он будет здесь, она выпишется. Я спросила, то ли это, чего она хочет. Она ответила, что ей просто придется.

Она призналась мне, что муж частенько ее поколачивает, и сказала, что если в ближайшее время не вернется домой, он найдет ее.

Когда он приехал, я уже выходила из палаты. Выглядел прилично, словно только из офиса – сорочка с открытым воротом, темно-синие брюки. Прежде чем увезти свою жену, он отыскал меня на сестринском посту. Я встала прежде, чем он подошел ко мне. Остановившись, он перегнулся через стойку и тихим голосом произнес, что если я когда-нибудь еще вмешаюсь в его дела, он со мной «разберется».

Это очень, очень неприятно – испытывать страх на работе. Внешне я ему четко объяснила, что если он еще раз заговорит со мной в таком тоне, я вызову полицию. Но внутренне я сломалась, и в голову полезли мысли, знает ли он, где я живу и где паркую машину. Я чувствовала лишь одну миллионную часть того, чего нахлебалась с ним Маргарет, и не могла вынести этого кошмара. Как и того, что она так живет постоянно. Я рассказала обо всем консультанту. Рассказала дежурной сестре, позвонила в нашу службу безопасности. Но их ответ я знала заранее: они могут дать взрослому вменяемому человеку любую информацию и любой совет на свете, но не могут насильно заставить его всем этим воспользоваться.

Маргарет уехала с ним – и, я уверена, ее кошмар продолжился. Спроси тогда кто-нибудь, что за эмоция захлестывает меня, я бы сказала «отчаяние». Отчаяние от сознания, что рядом с тобой сидит женщина, чья жизнь превратилась в беспросветный тупик, и ты не можешь ничем помочь. Со временем я приучила себя смотреть на подобные ситуации именно так, и это еще самый комфортный из возможных вариантов.

В целом я нахожу неестественным, когда людей судят, не пытаясь ни в чем усомниться, и легко занимаю позицию адвоката. Знаю, такая черта моего характера может раздражать, особенно если вам хочется, чтобы я просто сидела и слушала, как вы сливаете негатив о каком-то конкретном человеке. Мое настойчивое желание сопротивляться «злу в чистом виде» порой делает меня очень неблагодарным слушателем. Мне всегда очень трудно выносить кому-нибудь приговор, – хотя, наверное, я просто никогда не оказывалась в ситуациях, когда сделать это необходимо.

Когда-то мне довелось оказывать помощь сразу трем необычным пациентам. До сих пор иногда жалею, что не смогла перезнакомить их между собой. Британский ветеран Второй мировой, бывший пилот «Люфтваффе» и немка, бежавшая из Германии в 1940 году. Они прошли через нашу больницу один за другим с разницей в несколько недель, что само по себе кажется мне странным совпадением. Я понимаю, что такое начало истории напоминает дурной анекдот из серии «Однажды англичанин, шотландец и ирландец…». Но не бойтесь: это совсем другая история.

Немка по имени Агнес страдала деменцией и раком, который привел к нарушению электролитного баланса, что заставляло ее страдать еще больше. Она часто была не в себе, но однажды вечером, когда рассудок ее прояснился, я спросила у нее, как и почему она эмигрировала в Британию, и она ответила, со своим по-прежнему жестким акцентом, подняв на меня слезящиеся, измученные глаза: «Я не еврейка, но любила одного из них, это были хорошие люди. И я не могла смотреть на то, что с ними творят». Мне было очень досадно оттого, что у нее деменция. Так и хотелось посидеть с ней подольше и узнать все, о чем она могла бы рассказать, вместо того чтобы отслеживать редкие проблески ее сознания.

Британский ветеран войны Гарри был из тех пациентов, в палате которых стихийно образуется мужской клуб. Он обладал редким даром объединять вокруг себя людей, что для стариков, неделями ожидающих предоставления им социальной помощи или реабилитации, просто бесценно. Он рассказал мне, что воевал недолго и был отправлен с Французского фронта домой после того, как его укусила собака и укус воспалился. Весело смеясь, он даже дал мне ценный совет: лучший способ остаться здоровым – не гулять там, где водятся бродячие собаки. Хотя он отлично знал, что этот укус – счастливый билет с поля боя домой – скорее всего, спас ему жизнь. И позволил его детям и внукам появиться на свет. А мне подарил саму эту историю.