Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

В это время я покинула Париж. Состояние здоровья г-на де Сталя ухудшилось настолько, что мне пришлось отправиться вместе с ним на воды. По дороге от нового апоплексического удара он скончался, и в Коппе к отцу я приехала, охваченная унынием и тревогой. 266Из Парижа мне сообщали, что первый консул решительно осуждает мои связи с генералом Бернадотом и его окружением; судя по всему, он хотел покарать меня, но с генералом Бернадотом расправиться не решился, то ли оттого, что еще слишком нуждался в его военных талантах, то ли оттого, что уважал связывавшие их семейные узы, 267то ли оттого, что генерал этот пользовался во французской армии большей популярностью, чем все прочие, то ли, наконец, оттого, что манерам Бернадота присуще очарование, которое не позволяет даже Бонапарту возненавидеть его всем сердцем.

Из Парижа мне писали, что первый консул уже открыто бранит меня. Причем даже больше, чем убеждения, которые он мне приписывал, его возмущало обилие иностранцев, бывавших в моем доме. Сын штатгальтера, принц Оранский, оказал мне честь, отобедав у меня, 268и Бонапарт упрекнул его в этом. Какая малость — существование женщины, которую навещают из уважения к ее уму и литературной репутации, однако эта женщина не зависела от Бонапарта, и этого оказалось довольно, чтобы он пожелал ее уничтожить.

В то время, когда я вновь увиделась с отцом, рукопись его книги «Последние соображения относительно политики и финансов» была отдана в печать. Однако, узнав от меня все подробности моих отношений с первым консулом, батюшка предложил забрать рукопись назад. На это я решиться не смогла. 269Сочинение батюшки было поистине превосходным. Я полагала, что если человек, который в течение полутора десятка лет боролся против тирании народа, возвышает голос против абсолютной власти одного, он поступает в высшей степени благородно, и мне хотелось, чтобы этот последний луч славы озарил закат жизни моего отца. Однако для публикации подобного сочинения время было самое неподходящее. Одобряя многие действия первого консула, которого в ту пору не было зазорно поддерживать, ибо он еще не перешел Рубикон преступления, 270отец, однако, указывал на возможность образования монархии отступников, какая впоследствии и была создана; 271больше того, как раз в то время, когда это пророческое сочинение увидело свет, Сенат опубликовал Конституционные законы, призванные оправдать провозглашение пожизненного консульства.

Те, кто участвовал в Революции, всегда находили для своих деяний слова, способные заворожить глупцов. К числу таких слов относятся Конституционные законы. 272Никто не может объяснить, что это такое; тем легче было Бонапарту одних уверить в том, что законы эти довершают построение Республики, а другим пообещать — куда более обоснованно, — что они сулят ей гибель. В этом дополнении к Конституции содержалась присяга пожизненного консула: он клялся воевать исключительно ради защиты Республики. Что думали на сей счет французские солдаты и офицеры, оказавшиеся на берегах Москвы-реки?

Не довольствуясь декретами, которые сосредоточивали в руках Бонапарта высшую власть, не довольствуясь порабощением прессы и бесконечными софизмами, которые изо дня в день заполняли газетные полосы и одурманивали ложью умы всех, кто читает, не читая, то есть не способен задуматься над книгой и умеет лишь забавляться развлекательной статьей, — не довольствуясь, говорю я, всеми этими способами лишить публику здравого смысла, приспешники первого консула решили заняться образованием, иначе говоря, способами приуготовить к рабству подрастающее поколение, как будто для этого было недостаточно примера, подаваемого отцами. Установления, рожденные Революцией, оказались по большей части недолговечны, однако именно во время Революции была основана Политехническая школа, из стен которой вышли едва ли не все те сильные и независимые люди, что по сей день составляют главную надежду Франции. 273Член Государственного совета, которому поручено было ревизовать работу этой школы, заверил первого консула, что отныне она будет выпускать лишь людей рассудительных, что на нынешнем языке означает: людей, которые умеют покоряться силе и слушаться лишь велений корысти.

С огромным трудом удалось добиться от первого консула позволения преподавать в школах латынь, греческий же был изгнан из них раз и навсегда. 274В самом деле, на что этот древний язык подданным государства, глава которого нуждается только в землепашцах и в солдатах? Да и землепашцев-то терпит лишь потому, что они кормят тех, кого он посылает на смерть. Все образование приняло военный характер; барабанный бой сообщал о начале уроков грамматики; капралы посвящали учеников в тайны словесности. Бонапарта уподобляли Карлу Великому, тогда как гораздо справедливее было противопоставить этих двух правителей, ибо если второй сильно опередил свой век, то первый сильно от него отстал. 275Единственный способ обнаружить сходство между ними — признать, что они двигались навстречу друг другу. Бонапарт был куда ближе к истине, когда в узком кругу сокрушался о том, что, в отличие от Тамерлана, не имеет под своим началом народов, не умеющих рассуждать. 276Следует признать, что за последние годы бедные французы поспешили исправить этот недостаток: они сохранили природный ум, но утратили ту свободу в мыслях и в речах, какой пользовались даже при самых деспотических правителях. Впрочем, даже исповедуй Бонапарт более либеральные взгляды на народное просвещение, воинской повинности, установленной им во Франции, было довольно, чтобы отбить у родителей охоту давать детям образование, а у детей — охоту его получать. Природа Бонапартова деспотизма такова, что, как бы ни складывались дела, он не может завещать грядущим поколениям ничего, кроме несчастий и невежества.

В том же году 2771 5 августа впервые был торжественно отмечен день рождения первого консула, и с тех пор этот праздник заменил все прочие. Среди тысячи льстецов, поздравлявших именинника на страницах «Монитёра», особенно отличился один префект с того побережья Франции, что обращено в сторону Англии: он сообщил, что, создав Бонапарта, Господь Бог почил от всех дел своих. 278Говоря иначе, низость с каждым днем все сильнее подтачивала самые основания человеческого достоинства. Всех чиновников, от привратников до консулов, обрядили в мундиры; фраки членов Института украсились вышитыми оливковыми ветвями; одним словом, если в Англии даже офицеры носят мундиры только в полку, во Франции последний приказчик обзавелся золотыми или серебряными галунами, призванными отличать его от простых смертных. Удовлетворение всех этих тщеславных домогательств зависело от одного-единственного человека, что предвещало господство деспотизма под именем монархии: ведь республики более уже не существовало, чаяния же людей просвещенных не простирались дальше конституционной монархии. Однако такое устройство отвечало натуре Бонапарта еще меньше, нежели господство мятежников; он охотнее смирился бы с риском подвергнуться угнетению, чем отказался от возможности стать угнетателем самому.