Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Г-н Румянцев, российский министр иностранных дел, осыпал меня любезностями, и я с сожалением размышляла о том, что ему как совершенному приверженцу Наполеоновой системы, следовало бы, подобно английским министрам, уйти в отставку после разрыва России с этой системой. 753Конечно, в абсолютной монархии все решает воля государя, однако из уважения к собственному сану первый министр не должен, пожалуй, произносить слова, противоречащие тем, какие он же произносил накануне. Государь — это государство, а государство вправе изменять свою политику, когда обстоятельства того требуют, однако министр — всего лишь человек, человек же в вопросах первостепенной важности обязан придерживаться одного убеждения до конца жизни. Как бы там ни было, манеры г-на Румянцева и учтивость, с какою он принимает иностранцев, безупречны.

Я находилась в его доме, когда слуга доложил о приезде английского посланника лорда Тирконнела 754и адмирала Бентинка, 755двух особ, чей облик весьма замечателен; то были первые англичане, возвратившиеся на континент, откуда изгнала их воля тирана. После десяти лет страшной борьбы, после десяти лет, на протяжении которых и в горе, и в радости англичане хранили верность своему политическому компасу — совести, они наконец прибыли в страну, которая первой восстала против всемирной монархии. Их произношение, их простота, их гордость — все обличало совершенную правдивость, которую Наполеон сумел оболгать в глазах тех, кто читал лишь его газеты и слушал лишь его агентов. Пожалуй, даже противники Наполеона, проживавшие на континенте и обреченные постоянно слышать лживые речи, которыми император не переставал их морочить, в конце концов разуверялись в собственных ощущениях. Сужу по себе: наслушавшись советов, продиктованных осторожностью либо низостью, которыми пропитано все в Наполеоновой империи, я зачастую переставала понимать, как относиться мне к моим убеждениям: хотя голос крови запрещал отрекаться от них, разум не всегда умел уберечь меня от стольких софизмов. Да будет благословенна Россия, где я смогла вновь услышать голос Англии — страны, с которой всякий, кто желает пользоваться уважением людей порядочных и уважать самого себя, обязан быть заодно.

Назавтра граф Григорий Орлов пригласил меня посетить остров, носящий его имя. 756Остров этот — прелестнейший из всех невских островов: в саду у графа растут дубы, что в тамошних краях большая редкость. Граф и графиня Орловы 757не жалеют денег на то, чтобы принимать иностранцев столь же просто, сколь и щедро; в их доме чувствуешь себя непринужденно, как в сельском приюте, но при этом наслаждаешься всеми плодами городской роскоши. 758Граф Орлов — один из просвещеннейших русских вельмож; любовь его к отечеству так глубока, что ее нельзя наблюдать без волнения. В первый день, проведенный мною в его доме, было объявлено о заключении мира с Англией. Дело происходило в воскресенье, и в саду графа, открытом по этому случаю для посетителей, прогуливались многочисленные бородатые купцы, которые в России по-прежнему носят мужицкое, или, говоря иначе, крестьянское платье. Некоторые из них слушали превосходный оркестр графа Орлова; в честь заключения мира музыканты сыграли английскую мелодию «God save the King» (Боже, храни короля) — песнь свободы, рожденную в стране, где главным стражем этой свободы выступает сам монарх. Все мы были растроганы и живо рукоплескали этому гимну всех европейцев, ибо ныне Европу населяют лишь два разряда людей: те, кто служит тирании, и те, кто умеет ее ненавидеть. Граф Орлов подошел к бородатым русским купцам и объяснил им, что нынче празднуется заключение мира между Россией и Англией; бородачи осенили себя крестом и возблагодарили Небо за то, что им вновь открывается доступ к морю. 759

Остров Орлова окружен другими островами, которые петербургские вельможи и сама императорская чета избрали для летнего своего пребывания. Неподалеку расположен остров Строганова, владелец которого, известный богач, выписал из Греции древности, стоящие огромных денег. 760При жизни Строганова дом его был открыт ежедневно, и всякий, кто единожды побывал там, имел право прийти опять; Строганов никогда никого не приглашал отобедать или отужинать в определенный день; всякий, кого приняли в этом доме однажды, мог не сомневаться, что ему будут там рады всегда. Зачастую хозяин не знал половины гостей, сидевших за его столом, однако ему нравилось выказывать в гостеприимстве такую же щедрость, как и во всех прочих областях. Многие петербургские вельможи имеют сходные обыкновения. Понятно, что те наслаждения, какие мы во Франции получаем от беседы, русским незнакомы: гостей в каждом доме собирается слишком много, чтобы среди них мог возникнуть разговор сколько- нибудь серьезный. В хорошем обществе манеры у всех безупречные, познаний же русским дворянам недостает; вдобавок люди, постоянно ощущающие влияние деспотического двора и правительства, не настолько доверяют друг другу, чтобы изведать прелести задушевной беседы.

Большинство русских вельмож изъясняются с таким изяществом и с такой учтивостью, что поначалу нетрудно обмануться относительно остроты ума и глубины познаний собеседника или собеседницы. Первые фразы обличают в нем или в ней особу великого ума, однако столь вдохновляющее начало чаще всего не имеет продолжения. Русские не умеют вкладывать в разговор ни душу, ни ум; еще недавно они так боялись своих государей, что до сих пор не свыклись с мудрой свободой, которой обязаны характеру Александра.

Как я уже упоминала, русские почти никогда не говорят о том, что интересует их самих. Они любят литературу, и некоторые из здешних вельмож выказали на этом поприще немалые способности, однако русская публика недостаточно образованна для того, чтобы общее мнение на сей счет слагалось из суждений частных. 761Русская нация от природы чересчур страстна, и это мешает ей любить мысли сколько-нибудь отвлеченные; русских забавляют только факты; до сих пор у них не находилось ни времени, ни вкуса для перехода от фактов к обобщениям. Вдобавок всякая яркая мысль более или менее опасна при дворе, где все наблюдают друг за другом, причем наблюдают чаще всего с завистью. По всем этим причинам светское общение в России радует не блеском ума или задушевностью разговора, но утонченностью нравов и учтивостью форм.

Жители Востока прерывают молчание ради того, чтобы произнести слова любезные, но обыкновенно так же мало говорящие о существе дела, как если бы никаких слов не было произнесено вовсе. Эта блестящая и усладительная атмосфера доставляет много приятности, однако в ней невозможно ни научиться чему бы то ни было, ни развить свои способности, так что люди, проводящие жизнь таким образом, не приобретают никакой склонности к занятию предметами серьезными. Парижское общество было устроено иначе; кто не знает людей необразованных, которые, вращаясь в обществе аристократов и литераторов и слушая их беседы, разом и острые и серьезные, научались в свете тому, чего не могли почерпнуть из книг? 762