Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

107Если кандидатура второго консула не вызывала у Бонапарта сомнений, то на Шарле-Франсуа Лебрене (1739–1824) он остановил свой выбор не сразу. Если верить воспоминаниям Пьера-Луи Рёдерера (см. о нем примеч. 124), в начале Консульства очень близкого к Бонапарту, первого консула расположила к Лебрену информация о его чиновничьей и литературной карьере. Начав службу при Рене-Шарле-Никола-Огюстене де Мопу (1714–1792), первом президенте Парижского парламента (с 1763 г.), а затем канцлере (с 1768 г.), Лебрен хранил ему верность не только до тех пор, пока Мопу оставался в силе, но и после 1774 г., когда с приходом к власти нового короля Мопу впал в немилость. Во время Революции Лебрен был сначала депутатом Генеральных штатов от третьего сословия, а затем членом Учредительного собрания; тем не менее при Терроре дважды подвергался аресту и вышел на свободу только после термидорианского переворота. На заседаниях Совета старейшин, депутатом которого он был избран в 1797 г., Лебрен выступал в защиту родственников эмигрантов и потому пользовался уважением в роялистских кругах. Говоря об «одном посвящении, опубликованном еще при Старом порядке», Сталь, по всей вероятности, имеет в виду текст, предваряющий перевод «Илиады» Гомера, выпущенный Лебреном в 1776 г. В качестве предисловия здесь напечатан перевод диалога, якобы сочиненного неким древнегреческим рапсодом; изложенная в нем политическая концепция не могла не импонировать Бонапарту: в качестве панацеи от всех политических бедствий здесь предлагается конфедерация государств с монархической формой правления — не азиатской, где «один человек навязывает свои желания всем остальным, но такой, где один человек приказывает делать то, чего все остальные желают». Демократия в этом диалоге отвергается, потому что народы для нее не созрели, а олигархия — потому что при ней «у страны обнаруживается слишком много правителей, причем правителей, стоящих чересчур близко к подданным, и характер власти определяется их желаниями, прихотями и даже безумствами», а правительство, «вечно встревоженное и снедаемое подозрениями, боится подданных и самого себя» (Iliade de Homère traduite par Charles- François Le Brun. Р., 1776. T. 1. Р. XIII–XVI).

108Уильям Питт-младший (1759–1806), премьер-министр Великобритании в 1783–1801 и 1804–1806 гг., был убежденным противником экспансионистской политики революционной и наполеоновской Франции. В 1783 г., когда Жермене Неккер исполнилось семнадцать лет, у ее родителей было намерение выдать ее за Питта; замуж за него Жермена не пошла, однако как политика ставила очень высоко. Впрочем, в «Размышлениях о мире, адресованных г-ну Питту и французам» (напечатанных в Швейцарии в конце 1794 г., а в Париже в феврале 1795 г.), Сталь спорит с воинственным Питтом и принимает сторону его оппонента в парламенте, более миролюбивого Чарлза Джеймса Фокса; см. о нем примеч. 281.

109Эта церемония состоялась 19 февраля 1800 г.

110Намек на брошюру «Параллель между Цезарем, Кромвелем, Монком и Бонапартом, фрагмент, переведенный с английского», о которой см. с. 40 и примеч. 171.

111В РФР (ч. 4, гл. 18) Сталь разъясняет разницу между истинным содержанием сочинений Макиавелли и тем, что прочел в них Бонапарт: «Мне кажется, что Макиавелли, ненавидя иностранное иго, тяготевшее над Италией, допускал и одобрял любые средства, к каким тамошние государи могли бы прибегнуть, дабы однажды взять верх над войсками немецкими и французскими. […] Если он запятнал себя снисходительностью к злодеяниям семейства Борджиа, то, быть может, потому, что слишком сильно верил в необходимость пойти на всё ради возвращения отечеству независимости. Бонапарт, разумеется, смотрел на „Государя“ Макиавелли с иной точки зрения; он искал в этой книге то, в чем души вульгарные по сей день прозревают глубину, — способы обманывать людей» (CRF. Р. 422). Неприятие «макиавеллистов», то есть людей, которые истолковали творения Макиавелли превратно и взяли на вооружение именно то, что он порицал и ненавидел, сочеталось у г-жи де Сталь с восхищением самим автором «Государя» и «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия». Едва ли не единственный упрек, который предъявляет она ему в ОЛ, заключается в том, что Макиавелли писал, «вовсе не заботясь о действии, какое произведут его сочинения. Можно подумать, что он вообще не помышлял о читателях и не считал нужным распространяться об исходных посылках своих рассуждений — ведь самому ему они были прекрасно известны. Макиавелли, пожалуй, виноват в том, что не предвидел пагубного воздействия своих книг, но я ни за что не поверю, что этот гений создал теорию, оправдывающую преступление» ( О литературе. С. 173).

112Контрреволюционное восстание в Вандее, департаменте на западе Франции, началось в феврале 1793 г.; к концу этого года оно было в основном подавлено, однако отдельные отряды шуанов (крестьян, ведущих партизанскую войну против республиканской армии) продолжали вооруженную борьбу вплоть до начала XIX столетия. Хотя Бонапарт командовал ненавистной им республиканской армией, вандейские крестьяне восхищались его военными талантами; что же касается вандейских вождей, то у них после переворота 18 брюмера возникла надежда, что истинной целью Бонапарта является возвращение на престол короля из династии Бурбонов, поэтому один из контрреволюционеров, граф д’Андинье де Бланше (1765–1857), встретился с Бонапартом и предложил ему стать французским Монком, то есть сделать для Людовика XVIII и французской законной монархии то же, что сделал для английской монархии генерал Джордж Монк (1608–1670), возвративший английский престол Карлу II Стюарту Это предложение Бонапарт отверг, однако на первых порах старался не разочаровывать вандейских роялистов. С этой целью он 7 нивоза VIII года (28 декабря 1799 г.) объявил частичную амнистию для всех шуанов, которые сложат оружие.

113Переговоры с первым консулом от лица вандейской оппозиции вел аббат Этьенн Бернье (1762–1806), который бежал в Вандею после того, как в 1792 г. отказался присягать Равенству и Братству. Встреча Бернье с Бонапартом, состоявшаяся 26 января 1800 г., не принесла успеха роялистам-вандейцам, но способствовала личному возвышению Бернье, который получил от первого консула поручение вести переговоры с римским престолом о заключении Конкордата (см. ниже примеч. 255 и 257), а после их удачного завершения был назначен (в 1802 г.) епископом Орлеанским.

114О Фуше см. примеч. 136.

115Национальными имуществами назывались имения, которые в ходе Революции были конфискованы у церкви и дворянства и проданы новым собственникам из числа зажиточной буржуазии и частично крестьянства. Если после переворота 18 фрюктидора (см. примеч. 8) законы против эмигрантов, принятые во время Революции, стали применяться еще более строго, то после 18 брюмера, напротив, положение эмигрантов стало постепенно изменяться к лучшему: официально запрет на их возвращение никто не отменял, однако французские дипломаты за границей получили приказ выдавать им паспорта без больших затруднений; тем не менее для того, чтобы вернуться во Францию и жить там на законных основаниях, следовало добиться исключения своего имени из списка эмигрантов, а для этого предъявить особой комиссии бумагу, подписанную двадцатью свидетелями и заверенную муниципалитетом, которая подтверждала бы, что податель сего не покидал Франции (местные власти за взятки или по природной снисходительности охотно выдавали такие бумаги). В октябре 1800 г. был принят декрет о том, что факт отсутствия во Франции до 25 декабря 1799 г. эмиграцией не считается и что продажа еще не распроданных национальных имуществ приостанавливается. Эти нераспроданные имения могли быть возвращены владельцам; что же касается имений уже проданных, их можно было только выкупить («неотменяемость продажи национальных имуществ» была таким важным обстоятельством для послереволюционной Франции, что упоминание о ней вошло даже в клятву, которую принес Бонапарт, коронуясь императором). Примерно в тех же выражениях, что и Сталь, описывает тактику Бонапарта такой серьезный историк наполеоновского правления, как А. Вандаль: «Бонапарт хотел, чтобы эмигранты, если даже они вновь вступят во владение остатками своей прежней собственности, получали эту собственность из его рук и были обязаны своим преуспеянием лично ему […] он понял, что уничтожить следы великой войны между французами можно, позволив побежденным занять место рядом с победителями, однако он старался внушить и тем, и другим чувство признательности к своей особе и накрепко связать их благополучие со своим собственным» ( Vandal. Т. 2. Р. 482).