Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

134Особенно неприятны для г-жи де Сталь были два эпизода, произошедшие в 1800 г.: 25 февраля Талейран не пригласил ее на большой бал, где присутствовали все значительные особы Парижа и, главное, сам первый консул. Напротив, в июне 1800 г., когда г-жа де Сталь появилась на балу у г-жи де Монтессон, которая некогда была любовницей герцога Орлеанского (того самого, который во время Революции получил прозвище Филипп-Эгалите и заседал в Конвенте), а теперь занимала почетное место при дворе Бонапарта, толпа отхлынула от нее и только графиня Дельфина де Кюстин (1770–1826), мать будущего писателя Астольфа де Кюстина и сестра доброго знакомого г-жи де Сталь, Эльзеара де Сабрана (см. примеч. 544), не побоялась подойти и заговорить с ней; вскоре в ее честь Сталь назвала Дельфиной героиню одноименного романа, где этот эпизод использован дважды.

135Объявление о назначении Констана членом Трибуната появилось в «Монитёре» 7 нивоза IX года (28 декабря 1799 г.), а речь, прогневившую Бонапарта, друг г-жи де Сталь произнес в Трибунате через неделю, 15 нивоза (5 января 1800 г.). Поводом к ней стал проект рассмотрения законов, представленный правительством 12 нивоза и предписывавший трибунам осуществлять это рассмотрение строго в назначенный день. Констан спорил с теми, кто хочет заставить трибунов «рассматривать предложения правительства, можно сказать, на лету, в надежде, что мы не успеем в них вглядеться» и что они «станут законами прежде, чем мы сможем на них посягнуть». В этом случае, предрекал Констан, Трибунат не сможет выполнять ту задачу, ради которой он был создан, а именно отстаивать интересы народа, и в нем возобладают «низкопоклонство и безмолвие — безмолвие, которое услышит вся Европа» (цит. по: Gautier . Р. 38). Тон Констана, хотя и вполне умеренный, раздражил Бонапарта своей независимостью. В тот же день в «Журналь де Пари» Рёдерера появилась статья, явно инспирированная первым консулом; в ней Трибунат с прискорбием именовался «организованной оппозицией», а о членах его говорилось следующее: «Неужели правда, что трибун обречен всегда, не имея причины и не зная меры, противостоять правительству, нападать на все, что оно делает, и на все, что оно предлагает; выступать против правительства, когда оно одобряет все действия трибуна; клеветать на правительство, когда оно говорит о трибуне только хорошее; оскорблять правительство, когда его усердие оказывается достойно самых великих похвал; вносить смуту во все, что правительство благоустраивает; лишать правительство сил и выбивать у него почву из-под ног, когда оно более всего нуждается в твердости и силе; объявлять ему войну, когда само оно стремится к миру; болтать вздор, когда оно выказывает мудрость; удручать его, когда оно наслаждается совершёнными им благодеяниями; возмущаться и раздражаться, когда его поведение вселяет радость в сердца большей части французов и надежду в сердца всех их без изъятия? Если бы ремесло трибуна состояло именно в этом, оно было бы самым подлым и отвратительным из всех ремесел» (цит. по: Gautier. Р. 36), Впрочем, репрессии первый консул обрушил не столько на самого Констана, который до начала 1802 г. продолжал свои выступления в Трибунате, сколько на г-жу де Сталь, которую не без оснований считал вдохновительницей независимого трибуна.

136Жозеф Фуше (1759–1820), во время Революции монтаньяр, член Конвента и активный участник Террора, после термидорианского переворота едва избежал ареста и лишился места в Конвенте, однако в 1797 г. получил от Барраса поручения, связанные с тайным надзором за роялистами, и зарекомендовал себя в этом деле так хорошо, что 20 июля 1799 г. был назначен Директорией на пост министра полиции. Приступив к исполнению своих обязанностей, он стал принимать меры, направленные и против якобинцев, и против роялистов (в первом случае он закрывал клубы и газеты, во втором — сеял рознь и искал предателей, которых можно было бы подкупить). Зная о готовящемся перевороте 18 брюмера, Фуше не сделал ничего, чтобы его предотвратить, и в награду был оставлен Бонапартом на прежнем посту, который занимал до 15 сентября 1802 г. К Сталь Фуше относился вполне доброжелательно; через своего хорошего знакомого Клода Форьеля, впоследствии известного историка литературы, а в эту пору секретаря Фуше, она обращалась к министру полиции с просьбами вычеркнуть из списка эмигрантов многих своих знакомых (например, Шатобриана), и Фуше неизменно шел ей навстречу; см, также следующее примеч. и Приложение (наст, изд., с. 442).

137Такая успокоительная манера общаться с людьми была вообще свойственна Фуше; по свидетельству современницы, «он умел принимать сторону победителей, но в то же время любил оказывать услуги и делал это всегда с приятностью […] невозможно было расстаться с ним, не испытав удовлетворения от беседы и не проникнувшись самыми радужными надеждами» ( Chastenay . Т. 2. Р. 41). Ср. также точку зрения Баранта: «То обстоятельство, что министерством полиции командовал Фуше, не служило гарантией справедливости и свободы; однако, наученный долгим опытом, он не совершал поступков, вредных для правительства. Он бережно относился к тем, кого знавал в прежние времена. Он не был немым исполнителем приказов своего господина и, прежде чем повиноваться, высказывал возражения» ( Barante . T. 1. Р. 334).

138Сталь уехала в принадлежавшее ее отцу поместье Сент-Уан 14 января и провела там около трех недель, работая над гранками ОЛ, вышедшей из печати в конце апреля 1800 г.

139Огюст де Сталь не включил следующий (с. 33–34) портрет Шарля Мориса де Талейрана-Перигора (1754–1838) в первое издание «Десяти лет», боясь оскорбить Талейрана.

140Талейран оказался в Америке после того, как в феврале 1794 г. английское правительство вынудило его покинуть Англию, где он находился сначала (в 1791–1792 гг.) в качестве французского посла, а затем, после свержения во Франции монархии, в качестве эмигранта. Именно то обстоятельство, что Талейран покинул Францию не по собственной воле, но по поручению тогдашнего французского правительства, было одним из главным аргументов, на которые ссылались покровители Талейрана, когда хлопотали об исключении его из списка эмигрантов. Решающую роль в этом деле сыграла г-жа де Сталь, с которой Талейрана с конца 1780-х гг. связывали дружеские, а возможно, и любовные отношения (см.: Lacour-Gayet. Р. 180; Staël G. de. Lettres à Narbonne. Р., 1960. Р. 16). Талейран был одним из завсегдатаев парижского салона г-жи де Сталь на улице Бак, особенно же тесно они сблизились в Лондоне, где Сталь провела первую половину 1793 г. Из списка эмигрантов Талейран был исключен после того, как член Конвента Мари-Жозеф Шенье, уступив настояниям г-жи де Сталь, 4 сентября 1795 г. произнес в Конвенте речь в защиту изгнанника. В Европу Талейран приплыл в июле 1796 г., а 20 сентября того же года прибыл в Париж.