Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

151Книга ОЛ вышла из печати в конце апреля 1800 г. В основе ее лежит крайне важная для Сталь мысль о том, что новое республиканское мироощущение может быть создано не принуждением, но апелляцией к чувствам людей, а это под силу только интеллектуальной элите нации — литераторам, которые своими произведениями ведут за собой непросвещенный народ. В ОЛ не было ни слова, направленного впрямую против первого консула, но его раздражения не могло не вызвать пронизывающее книгу убеждение в том, что философы и литераторы играют в обществе не меньшую (а то и большую) роль, чем правители и военные, и потому правители вынуждены с ними считаться и к ним прислушиваться, военные же должны дорожить хвалебными речами, которые посвятят им литераторы: «Восхищение, которое вызывают удачливые полководцы, совершенно не зависит от того, какое дело они защищают — правое или неправое. […] Военные могут победить противников свободы на поле брани, но приблизить ее торжество в своей стране они не в силах; на это способна лишь мысль, которая, вооружившись всеми воинскими добродетелями — отвагой, пылом, решимостью, — пробуждает в душах человеческих добровольные порывы, угасшие было из-за длительного господства силы. […] Сила презирает историю и подчиняет себе чужую волю, но именно поэтому она бесплодна. В революционные годы французам постоянно внушали, что свободе не восторжествовать без помощи деспотизма. Порядки, установленные насильно, могут притворяться свободными, но свобода эта мертва […] Нация нерешительная и пресыщенная неспособна к страстному восхищению, и даже военные успехи не смогли бы удостоиться вечной славы, если бы литература и философия не учили людей чтить героев- воинов и прославлять их» ( О литературе. С. 80–81, 75). Кроме того, Бонапарту была совершенно чужда положенная в основу книги теория бесконечного совершенствования человеческого рода. Теория эта окончательно сложилась в работах философов-просветителей XVIII в. и связывалась в сознании современников г-жи де Сталь с их именами, поэтому после Революции, не без основания считавшейся логическим завершением просветительских теорий, многие мыслители и публицисты сочли эту теорию скомпрометированной эксцессами Террора. Между тем Сталь против такой трактовки решительно возражает: «Есть люди, которые возненавидели учение о совершенствовании из-за тех ужасных последствий, к которым оно привело в некоторые роковые периоды Революции; однако ничто так мало не связано с этим благородным учением, как подобные злодеяния. […] Если жестокие люди осквернили своими речами великодушные слова, следует ли из этого, что отныне никому не позволено размышлять о возвышенном? Все политические преступления нынче совершаются во имя добродетели, но не значит же это, что мы позволим негодяям похитить у нас все, чему мы поклоняемся» (Там же. С. 85–86). На словах первый консул также не отказывался от верности Революции и свободе, однако на деле его интересовало совсем иное; об истинных его помыслах гораздо больше говорит фраза, сказанная после 18 брюмера: «Революция утвердилась в тех принципах, ради которых она была начата, и ныне должна считаться оконченной» (цит. по: Vandal. Т. 1. Р. 560); восторженная апология свободы и республики, содержащаяся в книге Сталь, не могла не привести его в раздражение.

152Предварительная цензура книг была введена 5 февраля 1810 г., что имело самые плачевные последствия для ОГ (см. наст, изд., с. 96–99).

153Обе эти комиссии были учреждены Конституционными законами (senatus-consulte organique; см. примеч. 272) от 18 мая 1804 г. одновременно с провозглашением Бонапарта императором. Деятельность обеих носила вполне декоративный характер: комиссия, ведавшая свободой личности, рассматривала дела о беззаконных арестах, но к решениям ее никто не прислушивался; деятельность же комиссии, ведавшей свободой печати, не распространялась на периодические издания, что лишало ее существование всякого смысла.

154Должность епископов, которые управляли епархиями, расположенными вне Франции (in partibus infidelium), считалась почетной и прибыльной, но не связанной ни с какой реальной деятельностью.

155Сталь называет «трудом о литературах Севера и Юга» ОЛ, где она впервые наметила ту мысль, которую потом более подробно развила в ОГ (где деление на северную и южную литературу сменилось делением на литературу романтическую и классическую) и которая впоследствии получила всеевропейскую известность, — мысль о том, что европейская словесность не сводится к французской литературе и подражаниям ей, что наряду с литературой Юга (самым совершенным образцом которой и является литература французская) существует литература Севера — иная, но в своем роде ничуть не менее значительная. Больше того, северная литература, более меланхолическая и философическая, по мнению Сталь, более пристала свободным народам, ибо «суровая природа и печальные небеса взрастили в жителях Севера гордость и презрение к смерти, которые никогда не позволили бы им стать рабами» ( О литературе. С. 187).

156Эти романы появились в продаже соответственно в декабре 1802 и начале мая 1807 г.

157Все книги Сталь вызывали в печати бурную, но весьма неоднозначную реакцию. К возражениям эстетическим (далеко не все французские критики были согласны со стремлением писательницы поставить наравне с французской, классической литературой литературу другого типа — северную, романтическую) примешивались возражения морального порядка: героинь писательницы (а опосредованно и ее саму) обвиняли в безнравственности, в нарушении благопристойности, в попрании светских приличий. Наконец, бурные возражения и злые насмешки вызывало то обстоятельство, что женщина не только пишет романы, но и сочиняет серьезные трактаты, в которых высказывает собственные суждения о политике и философии. В комментируемом пассаже Сталь более оптимистично смотрит на участь женщины-автора, чем в главе книги ОЛ, носящей название «О женщинах, посвятивших себя словесности» (ч. 2, гл. 4), итог которой весьма печален: «Публика заранее проникается предубеждением против всякой женщины, славящейся выдающимися способностями. […] Их тревожит даже даровитый мужчина, но даровитая женщина, отклоняющаяся от проторенных путей гораздо дальше, неминуемо вызывает изумление и, следовательно, бесит толпу еще сильнее. […] Умные люди, с удивлением обнаруживающие в числе своих соперников женщину, не умеют оценить ее ни с великодушием противника, ни со снисходительностью покровителя и попирают в этом невиданном доселе сражении законы чести и доброты» ( О литературе. С. 302).

158Наполеон нюхал табак в таких количествах, что, например, в 1808 г. для него одного табака было заказано 44 килограмма; он не только носил табак в табакерках, но еще и набивал им карманы; привычка эта развилась у него едва ли не до мании; напротив, к курению трубки (популярному в войсках, в отличие от нюхания табака, распространенного в эпоху Революции и Империи среди аристократии и буржуазии) он пристраститься не сумел. Нюхать табак, вертеть в руках табакерку или кромсать перочинным ножом стол или ручки кресла во время заседаний Государственного совета — все это для Наполеона были способы «занять себя», чтобы не слишком часто перебивать своих советников и выслушивать их соображения до конца (см.: Madelin. Т. 6. Р. 59); ср. также воспоминания министра внутренних дел графа Шапталя: «По привычкам и характеру Наполеон был разрушителем. В зале Совета, в разгар обсуждений, он, вооружившись перочинным ножиком, кромсал подлокотники своего кресла с такой силой, что их то и дело приходилось заменять; впрочем, назавтра новые подлокотники постигала судьба старых» (цит. по: Fierro. Р. 1036).