Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

172Официальное извещение об этом Люсьен получил 6 ноября 1800 г. и выехал в Испанию 9-го. Отозван из Мадрида он был в октябре 1801 г. за нежелание следовать указаниям из Парижа в переговорах с Португалией.

173На самом деле Сталь вернулась в Париж 21 или 22 декабря 1800 г.

174См. выше примеч. 159.

175В РФР (ч. 4, гл. 16) Сталь приводит эту фразу Наполеона в более полном виде: «А ведь это он [Руссо] был причиной Революции. Впрочем, не мне на него жаловаться, ведь благодаря ему я завладел троном» ( CRF . Р. 417). Между тем в Эрменонвиле Бонапарт еще не мог говорить о троне: ведь это поместье в окрестностях Парижа, где в 1778 г. скончался Жан-Жак Руссо, он посетил 28 августа 1800 г., еще и года не пробыв первым консулом. Эрменонвиль в это время принадлежал Станисласу де Жирардену (1762–1827), члену Трибуната, сыну маркиза Рене-Луи де Жирардена, который приютил Жан-Жака. Станисласу де Жирардену фраза Наполеона запомнилась иначе: «Будущее покажет, не лучше ли было бы для всеобщего счастья, чтобы ни Руссо, ни я не родились на свет» (цит. по: DAE-1996. Р. 101). Г-жа де Сталь, автор книги «Письма о сочинениях и характере Ж.-Ж. Руссо» (1788), с юности боготворила Руссо как писателя и поборника свободы, хотя и не разделяла некоторые его идеи (о развращающем действии общества, о том, что женщины от природы менее совершенны, чем мужчины). Об усвоении г-жой де Сталь идей Руссо см.: Старобинский Ж. Поэзия и знание. М., 2002. T. 1. С. 314–333. Что касается мысли об ответственности Руссо за некоторые эксцессы Революции, то порой с ней была склонна согласиться и сама Сталь: «Он [Руссо] ничего не изобрел, но все воспламенил; стремление к равенству, способное вызвать гораздо большие потрясения, чем любовь к свободе, рождающее вопросы гораздо более жгучие и происшествия гораздо более ужасные, — стремление к равенству во всем своем величии и во всей своей низости звучит в каждой строке Руссо и взывает ко всем добродетелям человека, равно как и ко всем его порокам» (О литературе. С. 257). Политические идеи Руссо сделались популярны во время Французской революции, причем наиболее ревностными поклонниками автора «Общественного договора», стремившимися воплотить в жизнь его идеи, были якобинцы во главе с Робеспьером; именно в правление Робеспьера прах Руссо был перенесен в Пантеон; отсюда у современников и потомков желание обвинить в преступлениях Робеспьера не кого иного, как Руссо (см.: Rousseau J.-J. Œuvres complètes. R, 1964. T. 3. Р. XXII).

176Покушение на первого консула было совершено 24 декабря 1800 г. Через две минуты после того, как его карета, направлявшаяся из дворца Тюильри в Оперу на улице Ришелье, где в тот вечер должно было состояться первое во Франции исполнение оратории Гайдна «Сотворение мира», проехала по улице Сен-Никез (ныне площадь Карусели), произошел взрыв «адской машины», в результате которого двое прохожих были убиты, а шестеро тяжело ранены. Готовили покушение роялисты-шуаны, соратники Жоржа Кадудаля (см. о нем примеч. 369). Жестокость покушавшихся вызвала сочувствие к первому консулу у самых разных людей, в том числе и у самой Сталь, которая в письме к Жозефу Бонапарту, написанном по свежим следам, сразу после «ужасного происшествия», отозвалась о Бонапарте гораздо более мягко; впрочем, она выражала уверенность в том, что «будущее принадлежит умеренности», между тем виновные во взрыве «адской машины», роялисты Карбон и Сен-Режан, арестованные в январе 1801 г., 20 апреля того же года были казнены.

177Намек на появившееся в газете «Публицист» 29 декабря 1800 г. письмо А.-А.-Ф. Каде де Во (между прочим, специалиста по общественной гигиене, оздоровлению условий жизни заключенных и проч.) с предложением восстановить старинные казни вроде колесования или сожжения на костре (для поджигателей); публикация эта выглядела особенно неуместно на страницах газеты, имевшей репутацию либеральной и включавшей в число редакторов Сюара, Гизо и Баранта, а в число авторов — Бенжамена Констана, который, в частности, печатал в ней рецензии на произведения г-жи де Сталь. Впрочем, далеко не все «философы» разделяли точку зрения Каде де Во; так, журнал «Философическая декада», вокруг которого группировались так называемые «идеологи» — убежденные последователи философии Просвещения, 10 января 1801 г. выступил с резкой критикой его «инициативы».

178Реминисценция из трагедии Вольтера «Смерть Цезаря» (1735), где в финале (д. 3, явл. 7) консул Марк Антоний указывает народу на тело Цезаря, покрытое окровавленной тогой, и, призвав народ покарать убийц, признается сенатору Долабелле в том, что намеревается, «за Цезаря отмстив, принять его наследство».

179Генерал Бернадот был одним из популярнейших французских военачальников того времени; о его причастности к оппозиции в начале 1800-х гг. см. ниже примеч. 260.

180Список якобинцев, подлежащих высылке (130 человек, которые были известны своей оппозиционностью режиму, установленному после 18 брюмера), составил министр полиции Фуше, впрочем, знавший, что истинные виновники покушения на улице Сен-Никез — роялисты (которых он арестовал позже, во второй половине января). Сенат одобрил список осужденных якобинцев 5 января 1801 г., и уже 6 января их (в реальности не 130, а 68 человек) отправили в Нант, а оттуда — на Сейшельские острова (а не на Мадагаскар, как сказано у Сталь). Больше половины высланных умерли в ссылке.

181Понятие распределительной справедливости, или распределительного правосудия, восходит к «Никомаховой этике» Аристотеля; у Аристотеля речь идет об одном из видов права, предполагающем «распределение почестей, имущества и всего прочего, что может быть поделено между согражданами определенного государственного устройства» соответственно их достоинству (сердечно благодарю Н. В. Брагинскую за это указание). Сталь, разумеется, употребляет это выражение в ироническом смысле, обыгрывая прежде всего семантику слова «распределительный».

182Люневильский договор, подписанный 9 февраля 1801 г., в основном закреплял те же условия, какие четыре года назад содержались в Кампоформийском договоре (см. примеч. 7). Относительно Венеции Сталь несколько опережает события: Венеция и Венецианская область, которые Бонапарт уступил Австрии в Кампо-Формио (см. примеч. 31), были присоединены к Итальянскому королевству, пребывавшему под властью Наполеона, в 1805 г., после подписания Пресбургского мира.

183Итальянский маркиз Джироламо Луккезини (1752–1825) некогда поступил на службу к прусскому королю Фридриху II, который назначил его своим библиотекарем, и с тех пор служил Пруссии. В октябре 1800 г. Луккезини был назначен чрезвычайным посланником прусского короля в Париже; после 1806 г. из-за несогласий с королем вышел в отставку и вернулся в родную Лукку, где получил должность камергера при дворе сестры Наполеона Элизы Баччоки, которой Лукка была подарена в 1805 г. Транслитерация фамилии Луккезини как «Люккезини», принятая в ВПР, кажется нам неверной по причине итальянского, а не французского происхождения маркиза. Считается, что Сталь придала черты Луккезини старому испанскому дипломату герцогу Мендосе, персонажу «Дельфины»; во всяком случае, портрет Мендосы в этом романе (ч. 1, письмо 10) очень близок комментируемой характеристике прусского посланника: «Его встреча с власть имущими — зрелище в высшей степени примечательное; завидев министра, он сгибается в поклоне так стремительно и так страстно, что это не может не вызвать улыбки; распрямившись же, пожирает министра глазами с видом столь предупредительным, столь ласковым, я бы даже сказала, столь растроганным, что становится совершенно очевидно: ко всем, кто в последние три десятка лет был в чести при испанском дворе, он питает самую искреннюю привязанность. Ничуть не менее любопытна манера герцога Мендосы вести беседу: он начинает фразы с тем, чтобы министр их закончил; он заканчивает фразы, которые министр начал; о каком бы предмете министр ни говорил, он сопровождает его речи вежливой улыбкой и похожими на басовый аккомпанемент возгласами одобрения, немало утомляющими окружающих, но, по всей вероятности, весьма приятными для того, кому они адресованы. Если у него появляется повод упрекнуть министра в недостаточном попечении о собственном здоровье или в чрезмерных трудах, надобно видеть, с какой силой он бросает ему в лицо эти дерзкие истины; по тону его можно подумать, будто он готов на все, лишь бы не пойти против своей совести, и лишь по размышлении понимаешь, что он просто разнообразит формы раболепства, переходя от лести пресной к лести грубой, чуть менее привычной. Человек он не злой; он предпочитает не причинять окружающим зла, и если решается на это, то только из корысти» ( Delphine. T. 1. Р. 96).