Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

126Имеется в виду, естественно, не вся философия эпохи Просвещения, но лишь философия сенсуалистическая и атеистическая, проповедуемая, в частности, в работах Гельвеция и Гольбаха; такую философию Сталь с ее культом энтузиазма принять не могла. Причины этого неприятия она объясняет в ОГ (ч. 3, гл. 4): «За последние сто лет в Европе родился и вошел в силу некий насмешливый скептицизм — плод метафизики, объясняющей все наши идеи ощущениями. Первый принцип этой философии заключается в том, чтобы верить лишь вещам, могущим быть неопровержимо доказанными; к этому принципу прибавляются презрение к чувствам, именуемым чересчур пылкими, и приверженность наслаждениям материальным. Эти три принципа порождают ироническое отношение к религии, чувствительности и морали». Этой доктрине, согласно которой «все идеи воспринимаются нами с помощью глаз и ушей», «к числу истинных философов принадлежат все люди, пребывающие в добром здравии и свободно распоряжающиеся своими органами», а все добродетельные поступки совершаются людьми лишь из эгоизма, ради наслаждений физических, Сталь противопоставляет философию, утверждающую независимость морали от внешних ощущений; такую философию она нашла в Германии, прежде всего в работах Канта.

127Морис-Жан-Мадлен де Брой (Broglie; 1776–1821) окончил семинарию и был посвящен в священники в разгар Революции, за пределами Франции; из эмиграции он вернулся только после переворота 18 брюмера; поначалу жизнь его здесь складывалась удачно: после провозглашения Наполеона императором Брой стал высшим духовным лицом при особе императора, затем (1805) получил место епископа в Акви, а два года спустя — в Генте (Фландрия). Разногласия его с Наполеоном начались после того, как император аннексировал Папскую область, похитил папу Пия VII и заключил его под стражу (1809); во время национального церковного собора 1811 г. де Брой присоединился к тем священникам, которые поддержали папу и тем самым выказали неповиновение императору; поэтому 12 июля 1811 г. он был отрешен от должности, затем заключен в Венсеннский замок, а еще позднее сослан на Святую Маргариту (остров в Средиземном море, где еще в XVII в. была выстроена крепость-тюрьма). К своим епископским обязанностям он смог вернуться лишь в мае 1814 г. Епископ де Брой приходился дядей Виктору, герцогу де Брою, за которого в 1816 г. вышла замуж Альбертина де Сталь.

128Слова, произнесенные галльским царем Бренном в 390 г. до н. э.; когда побежденные им римляне выразили недовольство тем, что победители взвешивают взимаемую с них контрибуцию слишком тяжелыми гирями, Бренн вдобавок бросил на чашу весов свой тяжелый меч и воскликнул: «Vae victis!» (см.: Тит Ливий. История. V, 48, 9). Реплика, вложенная в уста Наполеона г-жой де Сталь («Позор побежденным!»), звучит еще более цинично, чем традиционный перевод: «Горе побежденным!»

129По Конституции, члены Трибуната имели право обсуждать проекты законов, предложенные правительством, и голосовать за или против них, однако поскольку Бонапарту нужен был не реальный, а декоративный парламент, на практике голос трибунов был чисто совещательным: высказанные ими суждения не могли помешать представлению проекта на рассмотрение Законодательного корпуса, который и принимал окончательное решение.

130О знакомстве Сталь и Констана см. примеч. 90. Констан был убежденным сторонником республики, и даже тирания Робеспьера, которую он, впрочем, наблюдал из-за границы (в 1788–1794 гг. он состоял на службе при Брауншвейгском дворе), не могла заставить его отказаться от веры в тождественность республиканского режима и свободы. Приехав в Париж вместе с г-жой де Сталь в мае 1795 г., Констан, уроженец Лозанны, решил добиваться французского гражданства и делать политическую карьеру во Франции; он выпустил несколько брошюр, поддерживающих режим Директории и призывающих правительство к терпимости и умеренности, а после 18 брюмера, благодаря своей близости к Сьейесу, был назначен членом Трибуната (недоброжелатели указывали на то, что Констан — швейцарец, а не француз, но поскольку отец Констана был гражданином Женевы, а Женева с 1798 г. вошла в состав Франции, Констану удалось доказать свое право считаться французом). С самого дня переворота Констан не скрывал от Сьейеса своих опасений насчет деспотических замашек Бонапарта, а на посту трибуна вместе со своими единомышленниками попытался, апеллируя к законности, ограничить власть первого консула, за что в конце концов и поплатился исключением из Трибуната (см. примеч. 240). Со своей стороны, Наполеон, согласно его позднейшим воспоминаниям, тоже относился к Констану скептически и включать его в число трибунов не хотел, но уступил настояниям своего брата Жозефа. Существует мемуарное свидетельство, согласно которому Констан почти одновременно просил покровительства и включения своего имени в состав Трибуната у Бонапарта и у Сьейеса, причем первому обещал поддержку его власти, «невзирая на различие идей и принципов», а второму — поддержку его принципов и борьбу с диктатурой Бонапарта; однако современная историография считает эту версию «скорее популярной, нежели достоверной» и «при всей ее пикантности весьма подозрительной» ( Dictionnaire . Р. 490); как бы там ни было, очевидно, что единомышленника Констан видел не в Бонапарте, а в Сьейесе.

131Эту фразу и несколько следующих за ней цитирует А. Д. Блудова (1813–1891), описывая со слов своих родителей их общение со Сталь в Стокгольме в 1813 г. (отец мемуаристки, Д. Н. Блудов, был в это время советником русского посольства в Швеции). Цитату предваряет рассказ о «разговоре» самой Сталь, «самом натуральном, самом блистательном, оживленном, без всякой изысканности, напыщенности и доктринерства» (РА. 1879. № 12. С. 481).

132Монтень. Опыты. Кн. 3, гл. 9.

133Ни Талейран (см. о нем примеч. 139–144), с 15 июля 1797 по 20 июля 1799 г. бывший министром иностранных дел, ни Рёдерер, занимавшийся журналистикой (см. примеч. 124), ни Мишель-Луи-Этьенн Реньо де Сен-Жан д’Анжели (1762–1819), участник Египетского похода Бонапарта и комиссар Директории на острове Мальта, не подвергались при Директории никаким репрессиям, хотя, разумеется, причастность всех их к перевороту 18 брюмера открывала перед ними более увлекательные карьерные перспективы, чем те, какие были предоставлены им до переворота. Единственный, кто до 18 брюмера никак не участвовал в политической жизни (впрочем, не по принуждению, а по доброй воле), был граф Луи-Филипп де Сегюр (1753–1830): при Старом порядке военный и дипломат, он во время Революции и при Директории жил уединенно в своем имении и лишь в 1801 г. стал членом Законодательного корпуса. Полицейскому доносу, обвинявшему Сегюра, Рёдерера, Талейрана и еще нескольких человек в причастности к заговору, имеющему целью восстановление монархии, Баррас хода не дал (см.: Lacour-Gayet. Р. 231–232).