Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

Возмущаясь невыгодными для себя сравнениями с Баланчиным, постоянными вызовами, которые «мешали [его] творчеству», «Фред, – по словам одного знакомого, – постоянно терпел колкости Рудольфа». После «Маргариты и Армана» Аштон больше не создал для танцовщика ни одной главной роли. Кеннету Макмиллану тоже «никогда не было удобно» с Рудольфом; он создал для него лишь причудливый сольный номер для гала-спектакля и три небольшие партии. Одной из них стало па-де-труа в балете, поставленном по сонету Шекспира; его премьера состоялась в той же юбилейной шекспировской программе, что и «Сон в летнюю ночь» [76] Только в небольшой партии из «Гамлета» Роберта Хелпмана у Рудольфа была главная роль, которая, по мнению критика из Ballet Today, стала его самым ярким достижением того времени. «Он был особенно хорош в дуэте с Офелией [Линн Сеймур], которую он пригибал к земле с ужасающей, но выстраданной жестокостью» (Ballet Today, май – июнь 1964 г.). . Исполненные на невыразительную заказанную музыку Питера Транчелла «Образы любви», которым предшествовали цитаты из динамиков, были бесконечной серией дивертисментов в полуабстрактном стиле, самым оригинальным из которых стал номер на 144-й сонет: «Два друга, две любви владеют мной». Этот тесно переплетенный тройственный союз в лице шатавшейся Линн Сеймур («демонессы»), Кристофера Гейбла («ангела») и Рудольфа (который изображал автора), стал, как выразился один критик, «очень извращенной современной трактовкой той ситуации, на которую намекал Шекспир». Интересный скорее с точки зрения психологии, чем хореографии, этот номер стал не только попыткой исследовать двойственную сексуальность в танце, но и доказательством профессионального соперничества. Макмиллан, как замечает Кит Мани, поступил умно, сыграв на «хорошо скрываемом беспокойстве» Рудольфа из-за успеха пары Сеймур – Гейбл (что характерно, эта пара стала единственной, которая выходила во втором составе в «Маргарите и Армане»). Такое беспокойство, усугубляемое ожесточенным соперничеством между двумя молодыми людьми, обеспечило острый подтекст, который до конца понимали лишь посвященные. Как вспоминает Мани: «Радость и Печаль были чрезмерными и на много лет опередили свое время. Они электризовали. Кристофер выходил из тени и плыл рядом с Рудольфом во втором прыжке, совпадая с ним до миллиметра; это было безупречное зеркальное отражение: два кронпринца. Третий прыжок был нацелен со сцены прямо в зрительный зал, и в нем безошибочно угадывалось равенство. Должно быть, Рудольфа это очень нервировало. Кристофер уже тогда был явно сильнее, и никто не мог оторвать от него взгляда; его окружал своего рода золотистый ореол… как на картинах лорда Лейтона».

Одного танцовщика «Королевского балета», который присутствовал на репетициях, тоже поражало их соперничество:

«С первого дня стало очевидно, что Кристофер очень часто работал с Кеннетом и понимал его требования. Рудольф же часто пребывал в полном недоумении. Из-за этого Рудольф отходил на второй план, так как Кристофер всегда опережал его на три шага. Кристофер был обаятелен и всегда очень мил, а вот Рудольф не сдерживался и сыпал обычными ругательствами. Однако, по мере того как продвигались репетиции, в атмосфере появилось нечто очень сексуальное. Рудольф как будто провоцировал Кристофера. Для меня Линн бледнела на их фоне… Оставались лишь два красивых, притягательных мужчины, которые во всем конкурировали: в сдержанности, творческой выразительности, власти друг над другом. Па-де-труа превратилось в па-де-де, причем очень эротическое».

В апреле и мае Рудольф и Марго провели месяц вместе, выступая приглашенными звездами в труппе «Австралийский балет», но, в то время как он радовался тому, что танцует каждый вечер, элемент состязательности сказался на Марго, которая к концу гастролей была без сил. Она заметила, что Рудольф как будто утратил на сцене свою спонтанность, и теперь ему перед каждым спектаклем требовался некий «укол возбуждения»: «Он получал его, когда злился». Очевидцы изумлялись тому, с какой легкостью Марго удавалось подчинять его: «Она, бывало, подходила к нему и говорила: «Хватит». Но, помимо этого, они видели и то, что сама балерина переживает сильный стресс. «Она так беспокоилась за Тито, из-за того, что она находилась вдали от него», – вспоминает Ноэль Пелли. Марго рассчитывала воссоединиться с Тито в Майами к своему дню рождения, но Тито баллотировался в Национальную ассамблею Панамы и не мог прервать кампанию. Подавленная, она утешалась мыслью о том, что они будут вместе в их новом доме в Панаме – тихом, «райском месте» с лужайкой, которая спускается на пляж. Вместо идиллии она, приехав, поняла, что Тито забыл обо всем, кроме исхода выборов. Чувствуя себя чужой посреди политических баталий, она вскоре уехала в Европу и снова стала часто выступать.

Марго не склонна была сдаваться – «Каким-то образом, вопреки всему, она продолжала уверенно двигаться вперед», – но ей пришлось признать, что ее семейной жизни конец. Зная, что несколько дней она проведет в Риме с Рудольфом, она попросила Тито прилететь к ней туда, чтобы они могли обсудить развод. Однако Тито в очередной раз не приехал. Каждые несколько часов Марго возвращалась в отель, звонила в Панаму и пыталась разыскать мужа. В это время Рудольф, по словам Джоан, ходил смотреть достопримечательности. «Ему в самом деле было все равно – это была не его проблема. Он в нее не вникал. Единственный, кто участвовал во всем, был Кит. Марго в то время очень льнула к нему».

Из Рима они поехали в Бат, где танцовщикам предстояло исполнить новое па-де-де Макмиллана на ежегодном музыкальном фестивале Иегуди Менухина. Они договорились поужинать с хореографом и его дизайнером Барри Кэем, но Марго, в состоянии необычного возбуждения, пожелала побыть наедине с Китом. «Мы часами гуляли по городу; она предавалась воспоминаниям. Я гадал, чем закончится день… Она была почти в истерике и все говорила об одном их друге, которого застрелили. «Не может быть, чтобы это повторилось! Не может быть, чтобы это повторилось!» – снова и снова говорила она».

К тому времени, как они пришли в новый модный ресторан «Дыра в стене», было около десяти; вскоре к Марго подошел официант и что-то прошептал ей на ухо. Все за столом заметили резкую перемену в атмосфере, особенно Рудольф, который насторожился, как зверь, почуявший опасность. «Ноздри у него подергивались». Снаружи ждали журналисты, и как только они вышли, засверкали вспышки, за которыми послышался топот ног, захлопали дверцы машин – «так не ведут себя светские фотографы». В отеле «Фрэнсис» у входа их ждала Диана Менухин, «она выглядела встревоженной, но не говорила почему». Увидев, как папарацци стараются снять двух звезд рядом, Джоан велела Рудольфу подняться к себе в номер. «В виде исключения он послушался». К тому времени Джоан уже знала, что произошло. Только что избранный депутатом Тито ехал на машине по пригороду Панама-Сити. Машина остановилась на перекрестке; в это время к ней подскочил его политический союзник и выстрелил в него в упор. Одна из четырех пуль задела позвоночник, и было еще неясно, выживет ли он.