Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

Вскоре вернулась Марго. К тому времени, несмотря на то что она оставила в Сполето чемоданы, никто уже не ждал ее, но она приехала вовремя для последнего спектакля и обещала выступить на гастролях в Ливане. Чудесным образом придя в себя после температуры в 42 с лишним градуса по Цельсию, Тито выжил, хотя находился на краю смерти. Марго не сразу привыкнет к мысли о том, что ее муж до конца жизни останется прикован к инвалидной коляске. Как всегда практичная, она сделала ревизию своих стремительно сокращавшихся финансов и сказала себе: «Не будет спектаклей, не будет платы». На время приказав себе забыть о бесконечных дежурствах в больнице, бутылках, уродливых приспособлениях, капельницах и аппарате искусственной вентиляции легких, она вышла на сцену и танцевала так ослепительно, что тем, кто видел предыдущие спектакли, казалось, будто они смотрят совсем другой балет. «Энергия, излучаемая Фонтейн… была такой, что освещала всю сцену и всех, кто на ней стоял», – писал критик из журнала The Ballet Today. Ноэл Кауард специально задержался еще на день, чтобы увидеть дневной спектакль с участием Фонтейн и Нуреева, и описывал его как «одно из величайших событий» своей театральной жизни. После того как их вызывали 32 раза, Кауард повез двух звезд ужинать, а потом в Рим. Марго всю дорогу спала у него на плече (Рудольф решил уехать на «феррари» с какими-то друзьями). Раньше в тот же день Кит Мани заметил, что впервые за две недели Рудольф позволил себе «едва заметную улыбку».

В октябрьский вечер 1964 г. Найджел и Мод Гослинг сидели в своем номере в ленинградской гостинице «Астория» и ждали Ксению. Рудольф купил шубу для матери; он попросил, чтобы Мод надела ее на себя и таким образом пронесла через таможню. Забрать же шубу у его английских друзей должна была Ксения. Задание было опасным. Советским гражданам не разрешалось заходить в номера к иностранным туристам; во всех гостиницах на каждом этаже у лифтов сидели бдительные дежурные. Мод вспоминает, какой испуганный вид был у Ксении, когда она вошла.

«Первым делом она приложила палец к губам и не произносила ни слова, пока не сняла подушку с кровати и не накрыла ею телефон. Найджел выучил несколько слов по-русски, а она немного говорила по-французски, так что они как-то общались, но мы сразу поняли, что ей не терпится надеть шубу и уйти».

Ксения заохала, когда оказалось, что шуба гораздо длиннее широкого свободного плаща, который она надела специально, чтобы скрыть под ним шубу, но Мод достала иголку с ниткой, они сели рядом на кровати и подшили подол. «Потом мы сказали: «Это для вас». Рудольф послал Пушкину большой альбом по искусству, но Ксения покачала головой, отказываясь брать подарок. Подойдя к окну, она отодвинула штору и показала на Исаакиевский собор на другой стороне площади, жестом дав понять: «Встретимся там». Перед уходом Ксения сняла платок и обвязала ноги, «чтобы сузить шубу». Перед тем как выйти из номера, она перекрестилась.

Гослинги в тот вечер собирались пойти на спектакль в Театр имени Кирова, но, как условились, сидели на лавке под моросящим дождем у входа в собор и ждали, когда снова появится Ксения. Через полчаса они решили, что никто не придет, отнесли альбом к себе в номер и побежали в театр. В первом антракте их заметил Пушкин; он подошел к ним и сразу же сказал: «Вас там не было». Оказалось, что они разминулись с Ксенией: она ждала их за собором, а они сидели перед ним. Указав цифру «одиннадцать» на своих часах, Пушкин жестами дал понять, что его жена будет ждать их на том же месте. На сей раз встреча состоялась. Они быстро обменялись подарками: Найджел передал кожаный портфель с альбомом по искусству, Ксения отдала им розовую сумку. «А, Ксанина сумка для покупок!» – воскликнул Рудольф, увидев ее, в которой лежала коробка шоколадных конфет и какие-то ноты (Пушкин взял взаймы ноты, которые просил Рудольф, и несколько вечеров переписывал их от руки). В последний раз Гослинги видели Ксению, когда та «бежала» от Исаакиевского собора с портфелем.

На следующий день в хореографическом училище имени Вагановой их официально познакомили с Пушкиным. Всем пришлось притвориться, будто они впервые видят друг друга. Поприсутствовав на занятии его «класса усовершенствования», Гослинги совершили экскурсию по музею училища, которую провела для них Мариэтта Франгопуло. В музее не было фотографий Рудольфа, и Франгопуло ни разу не произнесла его имени. Зато она забросала Гослингов вопросами о Тамаре Карсавиной, приятельнице Гослингов. «Ну почему же она не приедет к нам в гости?» – все спрашивала Франгопуло. А мы не могли передать ей слова Тамары, которые она повторяла неоднократно: она никогда не вернется. По ее словам, это разбило бы ей сердце». Перед спектаклем в Малом театре в фойе к ним подошла какая-то женщина с маленькой девочкой. Она сказала, что она Роза, сестра Рудольфа. «Хотя она была очень плотной, сходство бросалось в глаза». Через несколько дней испуганная Роза пришла в их гостиничный номер, на сей раз без дочери, трехлетней Гузели. Она принесла огромную стеклянную банку икры для Рудольфа и мед «для его груди» [79] Роза звонила Рудольфу в Лондон и «возмущалась» из-за того, что брат решил, будто их мама может ходить по Уфе в западной шубе. .

Из Ленинграда Гослинги полетели в Вену, где должны были встретиться с Рудольфом. Несмотря на решительную «тактику обструкции» со стороны советского атташе по культуре, танцовщик собирался осуществить в Государственной опере свою первую постановку «Лебединого озера». Его приезд 31 августа держался в тайне от представителей прессы, а поскольку Вена находилась совсем недалеко от Венгрии, подконтрольной Советскому Союзу, ему предложили взять телохранителя, хотя, как написано в полицейском отчете, Рудольф «не чувствовал ни угрозы, ни преследований и от охраны отказался» [80] Это Джоан Тринг «слегка преувеличила» опасность, разговаривая с властями, и не без причины: она помнила, что случилось в Сиднее в апреле 1954 г., когда агенты КГБ силой посадили жену советского шпиона-перебежчика Евдокию Петрову в самолет компании BOAC и «сопроводили» в Москву. . Кроме того, в отчете отмечалось: рассказывая о постановке, танцовщик «благоразумно избегал» любой полемики. Так, одному интервьюеру он сказал: «Политика для меня не существует. Просто мне настала пора уходить. Я хотел независимости».

В Вену его также привела потребность в независимости, а также то, что Рудольф называл своим «инстинктом самосохранения». «Я, – признался он своему биографу Джону Персивалю, – уже не верил, что сделаю карьеру в «Королевском балете». В начале апреля он получил письмо от жены Жана Луи, Мэгги. Еще помня о том, каким подавленным он был прошлым летом, Мэгги продолжала отстаивать его интересы. Ей удалось раздобыть необходимые средства, и она в письме предлагала ему основать в Лос-Анджелесе свою балетную труппу и школу.