Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

Он добровольно возвращался к своим татарским крестьянским корням, совершал обратный переход «из князи в грязи», но сочетание сибаритства и намеренной скупости отталкивало верного Блу. В Вене он возмущался, когда вынужден был попрошайничать у Франца Мозера, чтобы заплатить массажисту, который делал Рудольфу ручной массаж за 500 долларов – половину того, что Блу получал в месяц. Но последней соломинкой стало то, что Бенито недоплатили за его работу на острове. «[Рудольф] получил что хотел. Он был совершенно равнодушен к потребностям других людей. То был Нуреев в его худшем проявлении: эгоистичный и нечестный». Попросил шестинедельный отпуск для того, чтобы поступить на курсы официантов в Лондоне, Блу больше не возвращался к Рудольфу.

После дирижирования в Довиле, Вене и Румынии Рудольф вдруг почувствовал сильную боль в животе. По совету Вакси, который специализировался в урологии, он лег в венскую больницу, где ему сделали операцию по поводу гидронефроза. Едва проснувшись после наркоза, Рудольф попытался встать и уйти, но Лидии Хюбнер, которая была гораздо сильнее его физически, удалось его удержать. Через восемь дней он выписался из больницы и вернулся в Париж, где Марио Буа призывал его успокоиться и какое-то время отдохнуть в одном из его домов. Рудольф ответил фразой, которая стала его лозунгом: «У меня нет времени». Сказав Мод, что ему нужны деньги, чтобы оплатить «огромные больничные счета», Рудольф решил месяц танцевать в Австралии. Его еще мучили сильные боли, и он вынужден был выступать с катетером, спрятанным под костюмом – «с водопроводом», как он его называл. Но, когда Шарль Жюд и Луиджи сказали, что в такой плохой форме он не сможет танцевать, он отказался отменить гастроли, согласившись лишь на изменения в программе. («Песни странствующего подмастерья», которые Бежар когда-то просил его «de ne plus interpreter» [203], заменили сокращенной версией «Послеполуденного отдыха фавна».) Взяв на себя роль круглосуточной сиделки, Луиджи укладывал больного танцовщика в постель и водил его в туалет, а Чарльз стал спутником Рудольфа из «Подмастерьев» в реальной жизни. «В Париже меня ждала жена, семья, но на гастролях я всегда был с ним. Мы останавливались в одном отеле, вместе ели, мы были вместе двадцать четыре часа в сутки. Вот почему он так хотел уйти. Мы не говорили о его болезни, и я старался избавить его от всех мыслей. Но тогда для него было хорошее время – солнце, купание».

До поездки Мод была убеждена, что наступает «настоящий конец его танцам», но лебединая песня Рудольфа была еще впереди. 9 апреля 1991 г. он получил письмо от венгерского сценариста Ильдико Короди, который сочинял либретто, заказанное ему Венгерской государственной оперой. Им нужен был балет в трех действиях о жизни Христофора Колумба. Короди никак не мог закончить либретто, считая его «неполным», как вдруг ему в голову пришла мысль сделать главной фигурой Рудольфа, «духа Христофора», который управляет событиями с первой до последней сцены. «Вас нам Бог послал!.. Назовем вас ангелом». Сказав руководству оперы: «У меня нет для этого времени. Согласен лишь на маленькую роль», Рудольф в феврале 1992 г. приехал в Будапешт, чтобы подготовить свою эпизодическую роль ангела-хранителя Колумба в «Христофоре» Габора Кевехази. В шерстяной шапочке, с морщинистым обезьяньим лицом и глазами, в которых застыло изумленное выражение, свойственное больным ВИЧ на последней стадии, Рудольф смотрит поверх широких, как у Лои Фуллер, крыльев, и его слабые движения в окутавшей его Ангела мантии навевают иронические, мимолетные воспоминания о летящем плаще молодого Нуреева.

На пресс-конференции перед премьерой одним из первых вопросов был: «Извините, маэстро, у вас СПИД?» Внешне невозмутимый, Рудольф ответил: «Я очень болен, но СПИДа у меня нет». Однако директору труппы «Национальный венгерский балет» он уже признался, что слухи верны. Рудольф явно тепло относился к Роланду Бокеру, его поклоннику, молодому полиглоту, с которым он познакомился в Вероне, где исполнял «Смерть в Венеции». «Он хотел говорить со мной по-русски, – говорит Бокер, который узнал, что почти весь день Рудольф проводит в своем гостиничном номере и смотрит русское телевидение. – Он любил слушать все, что происходит у него на родине».

Как-то в два часа ночи Рудольф разбудил его звонком. «Он сказал: «Роланд, пожалуйста, приезжай ко мне. И привези йогурт» [204]. Он не мог спать и не хотел оставаться один». Раскрывшись перед Бокером так, как он, как ему казалось, не мог раскрыться даже перед близкими друзьями, Рудольф уверял, что он более десяти лет ВИЧ-позитивен. «У меня был кураж, и потому не было времени думать об этом. Но теперь, когда работаю совсем немного, я чувствую себя очень плохо».

Стремясь исправить положение, Рудольф договорился, чтобы между двумя спектаклями «Христофора» он летал в Берлин, где дебютировал в роли злой феи Карабоссы в «Спящей красавице». Пат Руан, которая ставила спектакль, вспоминает, что представление получилось необычайно напряженным. Рудольф, который выглядел как безумная, чрезмерно накрашенная английская вдова и, по ее словам, «нарушал собственные правила в том, что касалось тонкости интерпретации». «Но я знаю, что он великолепно себя чувствовал». 1 марта он вернулся в Будапешт, где снова выступил в роли Ангела, а после этого других ангажементов у него не было.

Однако Рудольф продолжал дирижировать, и поэтому в конце марта приехал в Россию. Узнав из радиопередачи, что он хочет приехать в Казань в память о матери, генеральный директор Татарского театра оперы и балета Рауфаль Мухаметзянов пригласил его дирижировать «Ромео и Джульеттой». Приехав ночным поездом из Москвы, Рудольф удивился тому, что его не встречали телекамеры и представители прессы. «Но никто не считал его появление таким важным событием», – говорит Мухаметзянов. Очевидно, так же считали и музыканты, которые нехотя признали, что иностранный гость «знает нужный ритм для танцоров», но кроме этого – почти ничего. «Он танцевал под музыку в голове и только потом перекладывал ее на движения рук», – заметил первый скрипач Герман Друженицкий, а его коллега, скрипачка Наталья Новинова, с ним согласилась. Ей показалось, что Рудольф понимал музыку только потому, что танцевал под нее, но явно был не знаком с инструментами и отдельными секциями оркестра.

«Главное в том, передает ли дирижер свое видение, и Нуреев его не передавал. Я понимаю, что ему было тяжело: после того, как он был на вершине артистического мира, он скатился на самое дно. Но при его богатстве, его славе он мог себе позволить дирижировать в качестве хобби. Это был просто каприз. Если бы он был на самом деле высокообразованным, он бы понял, что наши инструменты были ужасно старыми и разбитыми; по крайней мере, он бы подарил оркестру новые инструменты. Это было бы в тысячу раз лучше, чем его дирижирование, – он бы помог нашей культуре».