Джули Кавана - Рудольф Нуреев. Жизнь [litres]

Рудольф путешествовал по Восточной Европе с молодым бородатым русским дирижером Владимиром Кераджеевым, который должен был помочь ему подготовить различные оркестры. Казанским музыкантам казалось, что он слишком старается, – очевидно, так же думал и Рудольф. «Он часто ругался на Володю матерными словами, – говорит Друженицкий, вспоминая, как Кераджиев обиделся и неожиданно ушел. – Кстати, не думаю, чтобы ему платили». Этот оркестр, как говорит Новинова, мог играть самостоятельно, но Рудольф, казалось, считал, что он им руководит. Затмеваемый Кераджеевым, он стоял с каменным лицом и не общался с музыкантами, но понемногу начал расслабляться. «Он помягчел и стал совершенно другим человеком, – вспоминает Мухаметзянов. – По-моему, ему нравилось, что он оказался в своего рода семье». Казань, с замерзшей рекой, улицами, заваленными грязными сугробами, и деревянные дома-избы, напоминали Рудольфу Уфу, и он проводил там почти все время. Пил вино «Пюлиньи-Монраше», которое привез из Парижа, и провокационно спрашивал Мухаметзянова: «Жопы в Казани есть?» Он вызвал к себе в гостиничный номер массажиста, но, когда пришла женщина, он буркнул: «Нет. Только мужчину!» – и с головой укрылся одеялом.

Рудольф взял с собой в Россию нового помощника, услужливого молодого австралийца по имени Нил Бойд; за ними поехала и Дус. Летом прошлого года они поссорились, но помирились на рождественском приеме у Ротшильдов. Дус исполнила сложную шараду с переодеванием, призванную развлечь и снова привлечь к ней Рудольфа. «Он не тянулся к людям, если они ничего для него не делали, – говорит Лесли Карон. – Дус была самым большим возбудителем из всех; она умела подбадривать и поддерживать». Кроме того, у нее была видеокамера, и она часами снимала Рудольфа за режиссерским пультом и записывала лучшие моменты их поездки. «Надеюсь, ты это снимаешь – на меня не смотри!» – рявкает он однажды во время съемки, показывая на иконостас. Затем, сопровождая Рудольфа в баню для военных, смеющаяся Дус снимает внутри парной, обитой сосновыми досками; она наводит объектив на голых толстых офицеров и снимает, как они бросаются в покрытый льдом пруд.

Именно после этого Рудольф подхватил пневмонию; у него поднялась такая высокая температура, что встревоженный Рауфаль Мухаметзянов попытался уложить его в больницу. «Нет. Только не больница!» – возразил Рудольф, решив переходить к следующему этапу гастролей. Это было в Ленинграде, где он поселился в квартире Нинель Кургапкиной, удивив свою старую приятельницу тем, насколько скромны его запросы. «Я спросила, что он будет есть, и он ответил: «Щи и кашу – люблю русскую еду». Прямолинейная Нинель тут же сказала: «Я слышала, что у тебя СПИД», но, хотя он подчеркнуто отрицал это, вскоре после приезда ему стало плохо, и он вынужден был лечь в больницу. Никто в Ленинградской Военно-медицинской академии, лучшей клинике в городе, не знал, как его лечить, потому что он отказался от анализа крови. Но почти сразу же выписался, а когда Нинель вызвала врача на дом, «выплюнул лекарства, которые ему дали». Так как она была нужна в театре, но боялась оставлять Рудольфа одного, она попросила Любу посидеть в ее квартире. «Но он не хотел там оставаться, – сказала Люба. – Он требовал, чтобы я повела его смотреть балет Джерри Роббинса [ «Ночью»] в Кировском театре. Я пыталась его остановить, но все было бесполезно».

Так как Рудольф решил во что бы то ни стало исполнить свое обязательство и дирижировать «Шехерезадой» в Ленинграде, Нинель попросила знакомого концертмейстера пройтись с ним по музыке. По словам Юрия Гамалеи, Рудольф, который начал с того, что раскрыл ноты не на том месте, вряд ли понимал, что делает.

«Он признался, что сбился, и попросил меня еще раз проиграть все с начала, только медленнее… я начал показывать, где и какие голоса самые важные. Под моим руководством он пометил такие места и важные вступления инструментов. Очень скоро я понял, что у Нуреева нет опыта в работе с партитурой. Я учил его, как начинающего; часто останавливался и давал подробные объяснения. Так мы с трудом дошли до конца первой части».

Через два часа за Рудольфом приехала Нинель; она прошептала Гамелее, что позже свяжется с ним насчет оплаты уроков. Он не ожидал никаких денег, «может быть, большой букет цветов или бутылку хорошего коньяка», но, когда Нинель увиделась с ним в следующий раз, она открыла сумку и достала четыре банкноты, которые вручил ей Рудольф для передачи Гамалее. «Двадцать пять рублей – меньше доллара. Вот как заплатил мне миллионер».

Рудольф собирался дирижировать в Ялте, но, поскольку температура не падала, Дус, не говоря ему, отменила выступление. Она собиралась сразу увезти его в Париж, но 17 марта ему исполнялось пятьдесят четыре года, и Рудольф не хотел разочаровывать Любу, которая пригласила больше двадцати человек на ужин в доме на улице Чайковского. В число гостей входили родственники Романковых и их дети; звезда Кировского театра Алтынай Асылмуратова; Фаина Рокхинд, преданная поклонница Рудольфа, и Джером Роббинс, которого событие так растрогало, что он встал, чтобы произнести тост. «Все, кто говорит с вами здесь, кажутся частью вашей второй семьи, – сказал он Рудольфу. – Я не вхожу в вашу семью, но являюсь частью вашей мировой семьи и хочу выпить за ваше здоровье и поблагодарить вас за все, что вы сделали для балета, особенно в нашей стране. И я видел, что вы сделали во Франции, видел ваше влияние… Я всегда очень вас любил». Сидевший во главе стола рядом со своим любимцем Леонидом Рудольф улыбался, хотя выглядел хуже, чем всегда; лицо его совершенно побледнело. Сестра Любы, Марина, врач, предупредила ее, что у него СПИД; она посоветовала дать ему отдельную тарелку и столовые приборы. Но в тот вечер Рудольф почти ничего не ел, а на следующий день, когда Люба провожала его в аэропорт, ему как будто стало еще хуже. «Он был такой слабый, что я, откровенно говоря, подумала: «Это конец». Пройдя паспортный контроль, он обернулся к Любе и прошептал: «Поставь за меня свечку».

Нил, помощник Рудольфа, тоже думал, что Рудольф вот-вот умрет; когда их самолет сделал промежуточную посадку в аэропорту Хельсинки, договорился перевести его в отдельное помещение. «Вся его одежда была мокрой от пота. Я сушил их феном, но в конце концов купил ему футболку с надписью «Я люблю Хельсинки», чтобы он переоделся».

Когда они приземлились в Париже, Рудольфа сейчас же отвезли в клинику Амбруаза Паре в Нейи, где оказалось, что у него цитомегаловирусная инфекция сердца, из-за которой в области сердца скопился литр жидкости. Врачи были убеждены: задержись он в России еще на день, он бы уже не вернулся. Но когда Рудольфу сказали, что ему предстоит операция, он запаниковал и стал бессвязно возражать: «Нет, нет, я ухожу. У меня ужин».