Всеволод Стратонов - По волнам жизни. Том 1

У депутатов составилось впечатление, что Витте только вел свою игру. Он, как будто, принял представителей общественности для того, чтобы через них пустить в общество мнение, будто он, Витте, и хотел бы сделать все возможное, но ему мешают его соперники по дворцовой карьере: Коковцов, Трепов и др.

Когда вышли от Витте, кто-то из депутатов произнес:

— Какой же он мелкий человек!

Это потому, что тогда во мнении многих Витте считался большим человеком.

Тем временем оставшиеся ждать в редакции «Сына Отечества» надумали, по примеру французской революции, назначить, на всякий случай, состав временного правительства.

Кто-то предложил:

— Да зачем же нам выбирать? Ведь есть же у нас делегация из десяти человек, пошедшая к министрам. Пусть она и будет временным правительством!

Это было принято сочувственно. Потом об этом было донесено, куда следует.

На другой день, в роковое воскресенье, общественные деятели все делали попытки собраться. Пробовали сделать это в Публичной библиотеке. Вечером, однако, собрались в зале Вольно-экономического общества. Занялись взаимной информацией. Но в месте огня никто, кажется, из них не побывал.

Во время их собрания на хорах зала появился неизвестный человек, который оттуда обратился к собравшимся.

Он себя отрекомендовал как друг Гапона. Сказал, что это неправда, будто сегодня Гапон убит. Он-де спасся и будет продолжать свое дело.

Присутствующие были сильно удивлены этим выступлением. Несколько человек, между ними и Мякотин, отправились наверх, увели незнакомца в отдельную комнату и стали с ним беседовать.

Оказалось, что это сам Гапон. Он был острижен и переоделся.

Гапон стал говорить, что надо сейчас же вызвать общее восстание и что он его вызовет.

— Как же вы выступите без оружия?

Гапон задумался…

— Ну… разграбим какой-нибудь оружейный магазин!

— Что же вы там найдете? Охотничьи ружья да револьверы. Нельзя же с этим идти против винтовок солдат!

Гапон опять задумался. Потом сказал:

— Все это — ничего! Устроится. Солдаты отдадут свое оружие!

— Тогда, — говорил Мякотин, — нам всем стало ясно, что это или человек, совершенно потерявший голову, или предатель.

Через некоторое время всех депутатов ночью арестовали и отвезли в Петропавловскую крепость! [415]Продержали некоторое время, а потом стали выпускать. Первым И. В. Гессена, который болел сердцем. Последними были выпущены двое, один из них — А. В. Пешехонов, — которые оба были затем и высланы из столицы.

Поджидая, как выяснится дальнейшая моя судьба, я поселился, было, на Казанской улице. По объявлению в «Новом времени» я нанял большую комнату, с отдельным входом. Комната была меблирована, точно будуар артистки, но в общем показалась приемлемой.

Квартирная хозяйка — пожилая, но сильно накрашенная шведка, очень бойкая — рассыпалась в любезностях.

— Вот здесь, мсье, я вам зановесочку велю повесить! Кружевную, чтобы понаряднее было.

— Благодарю вас!

— А сюда можно еще вам цветочек поставить…

Но сейчас же потребовала деньги за месяц вперед — восемьдесят рублей.

Получив их, сразу оборвала любезности. И зановесочки не повесила и цветочка не принесла, — ничего не сделала из того, что наобещала.

Приходит прислуга — несчастная, изнуренная деревенская бабенка.

— Как вас звать?

— Дуней, барин!

— Вот что, Дуня! Я нанял комнату вместе с прислугою. Но вы будете все же получать от меня и особо — пять рублей в месяц.

Дуня точно обомлела, смотрит широко раскрытыми глазами. Потом — чуть не в ноги кланяется:

— Барин, золотой, да я «у ей» всего-то пять рублей в месяц получаю! За все… Спасибо же вам! Уж и буду я вам, барин, стараться.

Не ожидал я такого эффекта.

На другое утро Дуня шепчет:

— Барин, что я вам скажу… Только «ей» не сказывайте!

— Ну?

— Нехорошую вы, барин, квартиру сняли!

— Почему?

— Хозяйка вас выживет. Уж это верное слово! Здесь ведь никто не живет.

— Но почему? Как же это?

— А вот сдаст она комнату и деньги за месяц вперед получит. А там начинает выживать жильца. Никто больше недели не выдержит. Одна актерка, так та десять дней, правда, продержалась. Однако все же ушла. А как уйдет ейный жилец или жиличка, опять через газету на месяц сдаст. Так она каждый месяц по несколько раз свои восемьдесят рублей получает. Право слово!

— Вот — на! Да как же она выживает жильцов?

— А вот как: первое дело, не велит мне печку здесь топить. Потом света не пускает в комнату, сиди, мол, в потемках… Уборную запрет на ключ, не пускает… Разно, барин, бывает, только под конец всякий побранится, побранится — все же съедет с квартиры.

— Гмм! Скверно.

— Ну, да вы, барин, не сомневайтесь! Я для вас постараюсь. Не беспокойтесь!

Проходит два дня.

— Начинает она, барин! Сегодня велела больше у вас не топить. «Скажи, — говорит, — ему, дура, что все дрова вышли, а новых, мол, еще не привезли!»

— Значит, морозить меня хочет?

Ухмыляется.

— А я вам дров запасу! Будьте без сомнения.

Верно! В отсутствие из дому хозяйки Дуня понанесла мне дров под диван, под кровать, в чулан, — всюду, куда можно было.

Смеется:

— А она и ейный, который с рыжими усами, спрашивают: «Еще не уходит, жилец-то?» — «Не сказывал, мол, ничего». — «А у него холодно? Ты, дура, не топишь ли?» — «Прямо замерзнуть можно! Как же топить могу? Ведь вы дров не отпускаете. Должно, что скоро съедет!»

Эта атака отражена благополучно. Но скоро Дуня предупреждает:

— Нехорошо, барин! Сегодня она выключила к вам свет-то.

— А вы его пустить не можете?

— Не могу, барин! Выключатель-то у ней в комнате, над постелью. Двери она к себе все закрывает.

Запасся свечами. Кое-как обхожусь. А все-таки обидно: повсюду яркое электрическое освещение, только у меня в громадной комнате полутемно.

Прошел один, другой вечер… Я вышел из себя. Иду объясняться с хозяйкой.

Дуня открывает на звонок дверь, подмигивает.

— Барыни дома нет!

После объясняет:

— Как увидела в щелку барыня, что это вы звоните — спряталась к себе в спальню. Наказала сказать, что ее, мол, дома нет! А сама даже под кровать залезла, ежели вы ворветесь…

Несколько раз заходил, все то же.

Жить так действительно становится невозможно. Придется, видно, уходить. Только этого я не прощу, квартирной платы ей не подарю. Надумал — опубликовать в «Новом времени», что уступаю до конца месяца нескольким студентам бесплатно большую комнату. Пусть с ними, с молодыми людьми, повоюет…

Почтальон приносит письмо. Розовый конверт, раздушенный; но почерк мне незнаком: «Многоуважаемый Всеволод Викторович. Простите, что я вас беспокою, не будучи лично с вами знакомой. Дело в том, что я держу пари с моей подругой о том, сколько именно вы платите за свою комнату. Если вы действительно такой милый, как о вас все говорят, не откажите мне написать, сколько именно рублей вы платите в месяц своей хозяйке. Незнакомая, но искренне уважающая вас Адель Крегер».