Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Есенин засмеялся и обнял её, поясняя не столько кому-то из оставшихся за столом, сколько себе:

— Ершистая. Невинность отобрал — а нежности избыть к тебе не могу.

Оставили «Стойло…», пошли гулять — и очутились у Нади на Волхонке.

Всё, казалось бы, закружилось по новой.

Отчего-то Надя, уже ночью, спросила Есенина, сколько он ещё собирается прожить.

Есенин серьёзно ответил: десять лет.

Она засмеялась: вы перед отъездом тоже говорили, что десять; сейчас должно остаться восемь.

Есенин вдруг задумался.

Надя поспешила перевести разговор на другое.

Он перебил, напомнил ей прошлую встречу на крыше и спросил:

— Ждала?

— Вы мне не дали права на верность, — ответила Вольпин.

Утром, уходя, он сказал ей:

— Расти большая.

Считается, Есенин не простил ей измены, но едва ли он до такой степени был в этом смысле упрям. Никто не обязан ждать его полтора года, тем более безо всяких надежд на что-то большее.

Просто с Надей не получилось так, как хотелось: сердце не вздрогнуло и не откликнулось.

Надя как Надя. Пополнела только.

Неверность была поводом, чтобы не давать каких-либо надежд.

Ещё некоторое время они по инерции будут встречаться.

Вольпин вскоре забеременеет.

43-летний Троцкий занимал важнейшие в государстве посты — был членом ЦК ВКП(б) и Политбюро, народным комиссаром по военным и морским делам, председателем Реввоенсовета.

В советских учреждениях висели, как правило, два портрета: Ленина и Троцкого.

Новый тяжёлый инсульт, случившийся в марте 1923-го, окончательно выбил Ленина из политической жизни, и теперь в партии медленно разворачивалась борьба за первенство, на которое претендовал, с одной стороны, Троцкий, а с другой — секретарь ЦК ВКП(б) Сталин, поддерживаемый Зиновьевым и Каменевым.

Блюмкин — успевший повоевать в Персии, из которой большевики пытались создать очередную советскую республику, а затем, в несколько заездов, боровшийся в Сибири, с «бандитизмом», за которым зачастую скрывались местные повстанцы, не признавшие большевистскую власть либо разочаровавшиеся в ней, — вернулся в Москву и был принят на работу в военный секретариат Троцкого.

Блюмкин был, что называется, чиновник по особым поручениям.

В феврале он готовил юбилейную московскую выставку о Красной армии, где Троцкий занимал, вполне по праву, ключевое место. В апреле написал для «Огонька» большой очерк «День Троцкого», опубликовав его под псевдонимом Я. Сущевский.

При всём том, что Блюмкин достиг заметных высот и как разведчик, и как большевистский аппаратчик, он оставался всё таким же романтиком, влюблённым в революцию и в поэзию и, помимо этого, склонным к браваде.

Мариенгоф ли его нашёл, Есенин ли или оба сразу, но он получил просьбу о встрече с Троцким, пообещал всё устроить — и не соврал.

21 августа их вызвали.

Сразу три мемуариста запомнят, как взволнованный и бледный Есенин торопился помыть перед встречей голову. Что ж, это показатель.

На беду, Мариенгоф едва ли не в тот самый день слёг с простудой, и Блюмкин запретил ему приходить, так что Есенин отправился на встречу один.

Впрочем, и любопытство Троцкого было, конечно же, направлено именно на Есенина — Мариенгоф для него оставался одним из заметных имажинистов, но не более того.

Блюмкин тоже присутствовал — как помощник Троцкого, знающий визитёра лично и литературе не чуждый.

Содержание разговора в деталях неизвестно, но предположить, о чём шла речь, несложно.

Троцкий поинтересуется: как там дела за границей? Есенин более или менее удачно объяснит, почему ему не понравились ни Европа, ни Америка. Скажет, что только Советскую Россию видит теперь местом приложения своих творческих сил.

— Чем мы можем помочь, Сергей Александрович? — спросит Троцкий.

В отсутствие Мариенгофа Есенин немного переиграет задумку и начнёт говорить по большей части как представитель крестьянских поэтов, на которых, действительно, большевистские вожди внимания не обращали вовсе.

— Сергей Александрович, вы имеете в виду Клюева? — спросит Троцкий.

— Клюева, Ширяевца, Орешина, Сергея Клычкова, — перечислит Есенин.

— И в чём конкретно проблема?

— У крестьянских писателей нет своего издательства и нет своего журнала.

— Так создайте журнал. Вы уже думали об этом?

— Да, я хочу издавать журнал. Под названием «Россияне».

— Прекрасно, давайте это сделаем.

Троцкий предложил Есенину невиданные условия.

Есенин предоставит список редакционной коллегии — и ему тут же выделят необходимые средства на издание журнала. Публиковать в своём журнале Есенин будет всех, кого пожелает, и тексты отбирать собственноручно, без всякой партийной опеки.

Но, уточнил Троцкий, выделенные средства, естественно, будут подотчётными, и политическая ответственность — тоже на Есенине.

— Что скажете, Сергей Александрович? — спросит Троцкий.

Есенин неожиданно ответит:

— Нет, так не пойдёт.

Троцкий пожмёт плечами:

— Ну, подумайте ещё.

Они обсудили всякие литературные новости, Есенин подарил вождю номер имажинистского журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» — тот в ответ открыл стол и показал, что у него этот журнал уже есть.

В журнале была опубликована «Поэма без шляпы» Мариенгофа, где он прощался с революцией.

— Передайте Анатолию Борисовичу, что он слишком рано прощается с революцией, — сказал Троцкий. — Она ещё не кончилась. И вряд ли когда-нибудь кончится. Потому что революция — это движение. А движение — это жизнь.

Пожав друг другу руки и улыбаясь, Есенин и Троцкий расстались.

В приёмной Блюмкин едва не набросился на Сергея:

— Какого чёрта ты отказался от журнала? Я всё тебе устроил — и что ты сделал?

Есенин объяснил, что не хочет отвечать за деньги. Что однажды, сразу после революции, во время существования «Трудовой артели художников слова», имел с Клычковым и Орешиным финансовые дела — и опыт оказался неудачным.

Однако объяснения эти не кажутся вполне убедительными.

Троцкий, объективно говоря, не мог предложить Есенину ни неподотчётных денег, ни полной политической свободы в журнале.

Сам Есенин будет потом говорить то одним знакомым, то другим, что не захотел получать «бубнового туза» на спину.

Но зачем тогда было вообще затеваться с этим журналом?

Есенин надеялся, что ему дадут команду партийных администраторов, ловко считающих убыль и прибыль, ставку государственного работника, но при этом не станут лезть в творческую часть?

В таком случае Есенин выступил как редкий идеалист: вы мне дайте всё, а я послужу вам своей крестьянской, а заодно имажинистской верой и правдой — но ровно до той границы, куда вера моя простирается.