Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

— До чего же вы наивны, — перебил её Попов. — Вы знаете, сколько в Москве поэтов? И что теперь мне делать?

Он мог бы ещё сказать ей, к примеру, что в огромных очередях на жильё стоят и самые настоящие герои Гражданской войны, и погорельцы, и многодетные, и покалеченные, — но не стал.

Собрав предоставленные бумаги — письмо Грандова, ходатайства ВЦИК, Моссовета, секретариата Троцкого, — Попов всё это размашисто завизировал: «В Краснопресненское РУНИ. Из имеющейся площади — в очередь — удовлетворить просьбу Есенина», — и бухнул печать.

Никаких справок, в том числе о разводе с Дункан, собирать не приказали и даже не попросили показать самого Есенина — есть ли он вообще, не улетел ли опять в Америку. Ничего такого: вот вам подпись и печать, и уйдите с глаз долой.

Назарова была уверена, что квартиру Есенину предоставят немедленно; но его действительно поставили на очередь, и жилплощади нужно было какое-то время дожидаться.

Начиная с середины 1920-х власть постепенно предоставляла жильё подавляющему большинству виднейших советских литераторов. Если бы кто-то из числа есенинских знакомых и подруг продолжил присматривать за тем, как движется очередь, — была бы и у него квартира.

Но Назарова, разозлившись, что всё идёт так медленно, той же осенью перестала ходить в районное управление недвижимым имуществом, а больше этим никто не занимался.

В первые постреволюционные годы Есенин и Маяковский виделись и даже пикировались множество раз. У Маяковского это получалось несколько лучше: он был остроумнее, снисходительнее и выше ростом. Хотя и Есенин позиций не сдавал, добирая своё напором, константиновской удалью, пересвистом.

Соревнование их основывалось на вождистских задатках обоих: Маяковский вёл за собой футуристов и затем созданный им Левый фронт с поэтами Николаем Асеевым, Сергеем Третьяковым, а также теоретиками и художниками. Есенин — имажинистов, среди которых, как мы помним, были свои теоретики и художники, и только что созванных на очередной сбор крестьянских собратьев.

Перебранки и перестрелки между группами, стоявшими за Маяковским и Есениным, не прекращались годами. Имажинисты пинали «футурьё» в каждом своём манифесте, литературном обзоре или публичном выступлении. Маяковский, разъезжая по Европе буквально вослед за Есениным, позиционировал себя именно как футуриста и не забывал всякий раз посетовать на бездарность «имажинят», основных своих неприятелей.

Друг Маяковского Сергей Юткевич вспоминал, как, пародируя «Стойло Пегаса», он придумал панно-вывеску с надписью «Конюшня пунцовой кобылы» и довел номер до полного абсурда, обрядив артиста Виталия Жемчужного, читавшего нечто околоимажинистское, в разделённый по вертикали костюм: с одной стороны — половина цилиндра, половина сюртучной пары и лакированный ботинок, с другой — лапоть, онуча, кафтан, взъерошенный кудрявый парик. «Словом, „синтез“ Мариенгофа с Есениным», — пишет Юткевич; хотя вполне можно сказать, что это синтез Есенина образца 1916 года и образца 1921-го.

Маяковский хохотал до колик.

Но, как ни удивительно, скрытые переклички в поведении Маяковского и Есенина обнаруживаются постоянно: и в жизни, и в литературе.

За границей Маяковский стремительно превратился в того ещё щёголя, закупая под руководством своей возлюбленной Лили Брик галстуки, штиблеты и рубашки и посещая лучших портных Берлина и Лондона. Впервые он выехал за границу одновременно с Есениным — в мае 1922 года, возвратился раньше, в декабре того же года, не только набравшимся впечатлений, но и удивительным франтом — таким же, каким вскоре вернётся его конкурент.

Два очерка о зарубежных впечатлениях — «Париж (Записки Людогуся)» и «Осенний салон» — Маяковский отнёс в газету «Известия».

Вернувшийся спустя несколько месяцев Есенин наверняка об этом узнал и осмысленно забрался на эту ступеньку: а чем я хуже? и я хочу в «Известия»!

Маяковский по возвращении читал в Политехническом лекции «Что делает Берлин?» и «Что делает Париж?».

Лиля Брик, стоявшая за сценой, жутко сердилась, что Маяковский пересказывает услышанное от других — сам он за границей сидел либо в ресторане, либо в гостинице. Никого не напоминает?..

На концерты Маяковского в Политехническом всё равно ломились толпы поклонников; была вызвана конная милиция, едва справившаяся с ажиотажем.

Об этом ажиотаже Есенин, конечно же, прослышал. И повторил.

Да, лекции у Есенина не задались — тут повторение за Маяковским отрикошетило по нему самому, потому что пересказывать с чужих слов он не умел. Но и у Маяковского на самом деле всё прошло не так уж гладко.

Несмотря на успех лекции о Берлине, Лиля Брик дома буквально высмеяла Маяковского за его россказни: лучше б ты комсомольцам поведал, как в покер играл ночи напролёт!

На Маяковского это подействовало почти так же, как на Есенина пародийный фельетон в «Правде».

В итоге и Есенин, как мы помним, сразу отказался от продолжения работы над серией очерков «Железный Миргород», лишь бы фельетонист Оршер больше не поднимал его на смех, и Маяковский сделал ровно то же самое: разом закрыл тему, а уже написанный для «Известий» очерк «Сегодняшний Берлин» со стыда отправил в провинциальную прессу — чтобы Лиля не прочла.

Вернувшийся Маяковский усомнился в действенности футуризма — да-да, опять похожи — и обратился в Агитпроп с просьбой разрешить ему издание журнала «Леф». Его очень раздражало наличие своего журнала у имажинистов. В январе 1923-го Маяковский получил положительный ответ.

В свою очередь, появление журнала «Леф» сподвигло Есенина идти к Троцкому и просить за свой, личный журнал: если у Маяковского есть, почему нет у меня?

К середине 1923-го московские импресарио, увидев, какие толпы идут на Маяковского и на Есенина, начали предлагать им парный вечер, чтобы зрители выбрали лучшего или просто послушали обоих.

Но к прямому столкновению Есенин и Маяковский не стремились.

Оба были заинтересованы в прилюдной победе, а в такой схватке ничто её не гарантировало.

Чем чаще Есенин говорил и писал о «бездарности» Маяковского, тем заметнее была его озабоченность растущим влиянием и популярностью главного конкурента.

Когда Есенин сочинял «Товарища», «Инонию» и «Небесного барабанщика», он был уверен, что станет первым поэтом новой России, левее которого и быть никого не может.

«Товарища» по-прежнему читали на всех эстрадах Страны Советов, текст этой «маленькой поэмы» неизменно входил в постоянные переиздания сборника «Чтец-декламатор», предназначенного как раз для подобных выступлений где угодно, от воинских частей до университетов и школ. Но «Левый марш» Маяковского всё равно звучал чаще и, пожалуй, убедительнее. Там, к примеру, ничего не было про Христа — и молодых пролетариев это радовало.