Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Именно это соперничество вскоре станет одной из причин — правда, не единственной и не главной — радикального возврата Есенина на явно просоветские позиции.

Пусть Маяковский и словом не обмолвился, что его как-то задевало или озадачивало противостояние с Есениным; но он отчётливо видел, что Есенин — и более никто — с лёгкостью берёт те рубежи, за которые сам он, упираясь, воевал годами: переполненные залы, раскупаемые книжки, огромное внутрилитературное влияние. В конце концов, несмотря на то, что «Левый марш» звучал лучше «Товарища», пролетарские поэты по-прежнему куда чаще подражали Есенину, чем ему.

Кроме того, Маяковский, конечно же, видел, как желторотое юношество и лучезарные советские девушки обожают есенинскую лирику.

Едва ли по этой причине — хотя кто его знает? — в 1922–1923 годах Маяковский, после пятилетнего перерыва, вернулся в область чувственной лирики, написав две поэмы — «Люблю» и «Про это».

В литературном смысле — уже вне всяких намёков на возможные заимствования — Маяковского и Есенина роднят навязчивый мотив самоубийства, столь же навязчивая тема присутствия двойника и неотступная мука ревности.

Вскоре добавится и ещё одна, не основная, но характерная в обоих случаях тема любви к сёстрам — на фоне возрастающего чувства одиночества.

Два поэта пытались разрешить возникающие вопросы — и в творчестве, и в жизни — радикально разным образом; но в психологическом смысле они безусловно и несколько даже пародийно отражались друг в друге.

Только Маяковский писал марши (в самом широком смысле) всё лучше, а лирику — всё… не то чтобы хуже, но вымученнее; Есенин же — почти наоборот: лирику писал всё лучше, а с маршевого строя постоянно сбивался.

Едва ли в 1923 году Маяковский думал, что уступает Есенину в лирике, но всё-таки, якобы равнодушно пожимая плечами, иной раз втайне отмечал, что пронзительная «Москва кабацкая» действует на многих читателей куда сильнее его революционных поэм.

И главное, не мог не замечать, как растёт есенинское мастерство: всё более пластичным и убедительным становится стих, где внешняя простота скрывает сильнейшее внутреннее напряжение.

Наконец, нельзя не констатировать: как бы ни старались Сергей Александрович и Владимир Владимирович приглянуться и пригодиться большевистской власти, их обоих по-прежнему воспринимали в лучшем случае «попутчиками».

В 1921 году видный журналист Лев Сосновский писал в «Правде»: «Надеемся, что скоро на скамье подсудимых будет сидеть маяковщина».

После публикации стихотворения «Прозаседавшиеся» в «Известиях», в марте 1922 года, когда Маяковского публично похвалил Ленин, это несколько повысило его ставки.

Но по-прежнему, когда Маяковский предлагал себя власти в качестве агитатора и предводителя «левого искусства», ему давали понять, что ему лучше держаться несколько поодаль от атакующих фаланг.

Что же касается Есенина, то о нём Ленин никак не высказался.

Троцкий, упомянув Маяковского и Есенина как главных поэтов современности, несколько уравнял их положение.

Пожалуй, некоторая разница между ними была в том, что Маяковский по-прежнему желал стать главным поэтом масс и площадей, чтобы с его стихом на устах маршировали огромные колонны и строчки его были начертаны на самых больших плакатах.

Для этого он и создал «Леф».

А Есенин хотел всенародной любви и растворения в прекрасной русской песне. Чтобы его пели и над этой песней плакали.

Для этого он придумал журнал «Россияне», пытаясь за советским сохранить самое родное и сердечное.

Они являли собой словно бы смыкающиеся части разломанного кем-то сознания нации.

В конечном итоге оба получили, что хотели, но в полной мере — только посмертно.

Единственный их совместный вечер случился 1 октября 1923 года на Поварской, дом 52, известном как дом Ростовых из романа Льва Толстого «Война и мир». В 1923-м там располагался Всероссийский литературно-художественный институт.

Учащаяся литературная молодёжь уже тогда делилась на поклонников Маяковского и Есенина. Как ни удивительно, это противостояние остаётся актуальным уже столетие, нисколько не состарив обоих. Но тогда у студентов была возможность, хотя бы обманом, пригласить обоих.

Позвав Маяковского, комсомольская организация института не сообщила ему, что зовёт и Есенина.

С Есениным проделали тот же трюк.

Вдобавок к этим двоим присутствовал ещё и ректор института Валерий Яковлевич Брюсов.

Маяковский пришёл за полчаса до мероприятия, Есенин — на полчаса опоздал.

Никто из них до самого начала выступления так и не понял, что им предстоит.

Наконец конферансье — студент Фридман — первым вызвал Есенина.

Есенин уже заметил Маяковского, сидевшего крайним справа в первом ряду, но значения этому не придал: Маяковский бывал на десятках выступлений имажинистской братии.

Есенин начал с лирики последнего периода: «Заметался пожар голубой…»

Но едва он закончил первое стихотворение, Фридман объявил Маяковского.

В сущности, студенческий розыгрыш удался.

Теперь Есенину глупо было уходить — это вызвало бы неизбежные насмешки Маяковского: ага, сбежал — что ж, почитаем без него.

В отличие от Есенина, уже догадавшийся обо всём Маяковский сразу сделал убойный выпад, прочитав «Левый марш».

И хотя Есенина приняли с нежнейшим восторгом, по децибелам Маяковский тут же его обыграл: ему не просто аплодировали, а рукоплескали с рёвом и гиканьем.

Пока он читал, пред Есениным встал выбор, чем ответить.

Тряхнуть стариной — и всё-таки дать «Товарища»? Или монолог Рассветова из «Страны негодяев»?

Но, поразмыслив, он разыграл, в сущности, ту же стратегию, что и Маяковский.

Тот ведь мог в ответ на лирику Есенина прочесть отрывок из «Люблю» или из давней лирики. Но нет же — сыграл на контрасте.

Значит, и ему стоило идти поперёк, а не вослед. Причём ответить сильнейшим ударом.

Когда Фридман, переждав овации после «Левого марша», вызвал Есенина, тот не стал брать криком — хотя голос и у него был поставлен отлично, — а начал почти шёпотом, заставив зал смолкнуть и, замерев, прислушиваться: «Пой же, пой. На проклятой гитаре / Пальцы пляшут твои в полукруг».

Это был не только с артистической точки зрения переход в другой регистр, но и тематически — почти издевательский сдвиг в сторону: у вас тут левый марш, и вы, весь зал, хором кричите: «Левой! Левой! Левой!» — ну, ничего, я вам задам другую музыку.

Хотя в зале собрались многочисленные комсомольцы, но они тоже понимали, о чём идёт речь.