Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Приехали Есенин и Сахаров в Константиново 30 или 31 мая.

Едва ли не на второй день по приезде Есенин, преисполненный впечатлений, пишет новую «маленькую поэму». Она датируется 1 июня. Назовёт её сначала «На родине», потом переименует в «Возвращение на родину».

«Маленьких поэм» Есенин не сочинял с 1920 года, но отныне элегическое, в пушкинской интонации, размышление в форме большого стихотворения станет одним из самых излюбленных его жанров.

Есенин пишет теперь в первую очередь не для того, чтобы поделиться сильнейшей, почти музыкальной эмоцией, но чтобы негромко, вполголоса, поразмыслить.

Он именно что думает стихами. Задаётся вопросами отнюдь не риторическими, а самыми простыми, человеческими.

Лирический герой сообщает, что не был в родной деревне восемь лет, получается — с 1916 года; уезжал из той, прежней, деревни, а возвращается в советскую.

На улице у встречного старика спрашивает, где живёт Есенина Татьяна.

Старик в ответ: «Добро, мой внук, / Добро, что не узнал ты деда!..»

В доме у сестёр рассказчик видит портрет Ленина, вырезанный из календаря. Сёстры-комсомолки все иконы из горницы повыкидывали. Дед на них сердит и молиться ходит в лес — осинам.

(Попадись в иные времена на глаза педанту-критику словосочетание «смеётся рот» — выпотрошил бы автора за незнание русского языка; но Есенин — гений, умеющий создавать конструкции, дающие идеальную зрительную картину, пусть и с нарушением филологических канонов.)

Отца в этом стихотворении нет.

В жизни был, а в стихах — отсутствует.

И в этих, и во всех последующих «маленьких поэмах» о деревне тоже.

Только однажды, в «маленькой поэме» «Письмо от матери», выяснится, что отец всё-таки присутствует за кадром: мать просит привезти ему из Москвы «порты».

Можно вообразить себе, как печальный, стареющий Александр Никитич читал всё новые и новые стихи сына: вот дед появился, вот Татьяна — жена, вот Шурка… даже собака — и та есть. Вот ещё одно: снова Татьяна, Шурка, дед… Да что ж такое?!

И вот дождался — «…отцу купи порты».

Пока сына нет, без портов отец ходит по деревне. Ну, хорошо. И на том спасибо…

Есенин с Сахаровым пробыли в Константинове три дня и на четвёртый уехали в Москву.

Есенин обещал ранее съездить в Тверь на вечер памяти Ширяевца и слово сдержал.

9 июня в компании Клычкова, Орешина и тверского поэта Власова-Окского они отбыли туда.

Первое выступление было в городском парке, на открытой летней эстраде.

Безупречно одетый Есенин с тростью, в макинтоше, в серой шляпе появился на сцене, поражая всех своим видом, — на этот раз, спасибо Ширяевцу, трезвый как стёклышко; немного поговорил о вреде любых — хоть крестьянских, хоть имажинистских — группировок — и начал читать.

Сначала — посвящение Ширяевцу:

Присутствовавший в зале композитор Сигизмунд Кац, будущий автор многочисленных советских песен, рассказывал позже о реакции публики: «Что творилось… Аплодисменты, возгласы „браво!“, „бис!“, „ещё раз, просим!“. Многие украдкой вытирали слёзы и с нежностью смотрели на поэта. <���…> Выступление поэта закончилось „Письмом к матери“, вызвавшим бурную овацию многочисленной аудитории. Долго не отпускали Есенина со сцены. Он не кланялся, как другие поэты, стоял молча, немного ссутулясь, и вдруг, подняв руки, произнёс:

— После „Письма к матери“ я больше никогда ничего не читаю. До свидания! — и скрылся за кулисами».

Вечером того же дня было ещё одно выступление — в местном кинотеатре «Гигант». Есенин вышел первым — встретили овацией: выяснилось, что и в Твери его знают не хуже, чем в столицах. Он отчитал положенное и ушёл; но желание услышать его вновь было столь очевидным, что после всех остальных поэтов, включая многочисленных местных, Есенину пришлось выходить ещё раз и завершать концерт уже третьим за день выступлением.

Под конец, как бывало уже не раз, публика сорвалась с мест, сгрудилась вокруг сцены и стояла совершенно заворожённая.

Не отпускали, пока голос не пропал.

Заехав на четыре дня в Москву, порешав издательские дела, Есенин снова собрался в Ленинград — а куда ещё?

Чёрт бы с этими масонами — зато там новые славные друзья и публика, которая ещё не так близко знакома, как московская.

И снова по тому же кругу: заселился у Сахарова; имажинисты хороводят вокруг; визиты к Николаю Клюеву в его комнатку на Герцена, привычные подтрунивания друг над другом; Чапыгин, Зощенко, питерские издатели, редакции журналов…

Огромной компанией навестили в Детском (бывшем Царском) Селе — наконец-то, столько лет прошло! — Иванова-Разумника.

С Есениным в тот раз были Всеволод Рождественский, Эрлих, Ричиотти, прочие имажиниствующие юноши, неизменно приезжающий вслед за Есениным из Москвы Приблудный, которого тот с позволения Сахарова подселил в свою комнату.

Ещё в поезде разогрелись до пылающего состояния, вывалились из поезда на ходу, производя неимоверный шум по всей платформе при помощи впрок накупленных китайских трещоток.

Вообразите себе: идут человек восемь поэтов, все потные, все пьяные, все молодые — и трещат трещотками: тогда это наверняка никому не нравилось (сотню лет спустя стояла бы очередь от Питера до этой платформы, чтобы с ними сфотографироваться).

Ближе к дому родоначальника «скифства» Есенин всю компанию выстроил в два ряда, трещотки отобрал и приказал вести себя с максимальным почтением.

…Отработав программу, снова ушли в загул. Где-то в ночи, не в силах распознавать ни друг друга, ни предметы, ни очертания мира, все расползлись в разные стороны.

Эрлих: «Рано утром отправляюсь в парк разыскивать своих. Один под кустом, другой в беседке. Есенина нет. Дважды обойдя город, вижу его, наконец, на паперти собора. Он спит, накрывшись пиджаком…»

К июлю Есенин временно осознал, что такой загул в очередной раз завершится госпитализацией, и попытался сбавить обороты.

Когда его пригласили в санаторий Дома учёных в Детском Селе, он, как недавно в Твери, снова явился в состоянии почти прозрачном.

Перед выступлением его провели в артистическую комнату, где стол был уставлен разноцветными бутылками. Завидев это, Есенин в бешенстве развернулся — «За кого меня принимают?» — и вышел прочь. Еле нагнали и с трудом уговорили возвратиться.

Сошлись на том, что он только поест клубники, но сердиться за такие представления о его досуге не станет.