Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Стихи эти написаны человеком двадцати одного года от роду, а сила высказывания — оглушительная, истинно религиозная.

В 1915 году (стихотворение «Руси»):

В 1924 году («Русь советская»):

Это об одном и том же — с разницей без малого в десятилетие. Это огромная, главная тема, величиной во всю его жизнь.

Но здесь же — постоянный контрапункт: в глубине невиданной любви к родине — навязчивая мука отторжения.

Все разговоры о том, что отторжение появилось только у позднего Есенина и касается исключительно государства, причём государства большевистского, — от лукавого.

Это не так.

Скрытый, никогда не проявившийся мотив недолюбленности матерью, настойчивый мотив недолюбленности женщиной, женой, подругой и следующий за ними мотив недолюбленности родиной — врождённая есенинская боль, с которой он как поэт явился с самого начала.

В стихах 1915 года «Занеслися залётною пташкой…» Есенин настаивает, что родина его умирает:

«Не любила меня!»

(Сравните: «Ты меня не любишь, не жалеешь, / Разве я немного не красив?»)

Ещё никакого Демьяна Бедного с его агитками и в помине не было, а обида уже вызрела.

В 1916 году — та же тема:

Велика ли разница с «…в своей стране я словно иностранец»? Да никакой разницы.

В том же 1916-м:

Велика ли разница с «…но некому мне шляпой поклониться, /Ни в чьих глазах не нахожу приют»? Снова никакой разницы.

В 1917 году, в стихотворении «О родина!», — ещё жёстче:

«Горько проклинаю!»

Если не будешь, не хочешь меня любить — я насильно тебя заставлю это сделать.

В этих яростных настроениях снова различимы смутные тени сложных взаимоотношений — и прошлых, и будущих — не только с Россией, но и с матерью, и с жёнами, особенно с Зинаидой Райх.

Воедино слиты чувства невиданного родства, приятия и неслыханной обиды, отторжения.

В 1918 году в стихотворении «И небо и земля всё те же…» пишет:

Причём изначально в черновике было «ложноотеческая Русь». Отечество — но ложное, обманувшее!

Почему вздох Руси ледовитый? Да потому, что она умирает. И дышит реже.

Огорчён ли поэт этим? Нет, не огорчён! Он рад, о чём в следующей строфе прямо сообщает:

Радуется умиранью — но, конечно, в надежде на воскресение и преображение родины.

Во всём этом таится традиционное, свойственное русскому человеку чувство: страна моя, отчизна моя, я люблю тебя, я так страдаю о тебе — за что же ты возишь меня лицом по своему богатому, уставленному яствами, столу?

Я же верю в тебя. А ты в кого? В кого ты веришь, счастье моё?

Надо сразу примириться с тем, что кажущиеся противоречия — не слабость поэта, а естественное пространство его обитания.

Поэзия — не таблица умножения, где сложение даёт предполагаемые ответы.

Пушкин, пишущий послание декабристам и в те же дни обращающийся с всепринимающим, обнадёживающим словом к государю, — это не просто один и тот же Пушкин, это Пушкин справедливый, объемлющий всё. За этим противоречием — на иной ступени — полное отсутствие противоречий, приятие Божьего мира.

В 1915 году в пространстве одного стихотворения Есенин пишет вещи, казалось бы, взаимоисключающие.

Первая строфа:

Далее — развитие темы:

Чтобы проще осознать смысл сказанного поэтом, надо всего лишь в третьей строке добавить «но»: отчизна моя, твоя поступь легка, но к раю мы идём разными тропами.

Почему разными?

Потому что поэта и русского человека Есенина не устраивает сложившееся в отчизне положение вещей. И он объясняет причину, обращаясь к своей родине:

Есенин согласен: Россия как государство огромна и удачлива. Но, говорит поэт, внутри неё уже существуют новые люди и новые идеи, предполагающие наличие новых путей для отчизны. Однако — сухой прозой излагаем поэтическую мысль — государство, слившееся с Церковью, понастроило для этих людей тюрем и заковало их в цепи, реальные или метафорические — не так уж важно.

Поэтому Есенин не приемлет такой России и такой веры (которая не погасла в нём и благость которой он в первых же строках стихотворения признал):

Перед нами, в известном смысле, революционная клятва. Не смейте призывать меня к смирению! Даже непогасшая вера — и та не заставит меня принять несправедливость.

Мы видим: революция и христианство в есенинском случае соединились не в феврале 1917-го, а несколькими годами раньше.

В стихотворении 1916 года «Синее небо, цветная дуга…» он пишет:

«Любимая Русь» жива «притчею мглы», то есть лежит во зле — это первое противоречие.

Люблю, невзирая на мглу её.

Вместе с тем над нею трепещут ангельские крылья. Но в следующей же строке являются кресты «безымянных могил» — и это второе противоречие: хранимая ангелами Русь даже мёртвых своих не в состоянии запомнить по именам!