Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Теперь их путь пролегал по маршруту Тихорецк — Минеральные Воды — Пятигорск — Кисловодск; далее, через Дербент, до Баку, а оттуда ещё в Тифлис.

В Кисловодске Есенин столкнулся с молодым поэтом Василием Казиным — москвичом, надеждой всей пролетарской поэзии, юным красавцем, виртуозно игравшим на гармошке.

У Есенина созрел план: надо посвататься к Нине и забрать её отсюда.

А что за сватовство без гармошки?

Договорился обо всём с Казиным и поехал дальше — ну не разворачиваться же. Нину можно будет забрать на обратном пути.

Кавказские и закавказские виды Есенина тогда влекли: Пушкин и Лермонтов тут бывали, а он ещё нет; надо было разобраться, в чём тут красота таится.

Реакция Есенина на увиденное была традиционной — как, к примеру, после крымской поездки, то есть никакой. Строго говоря, природу Есенин признавал только рязанскую.

Отчитывался обо всём Есенин не Кате Эйгес, не Наде Вольпин и не Нине Грацианской, а — неожиданно — Жене Лившиц. Видимо, больше всех она его зацепила и понимала о нём такое, о чём он и товарищам не всегда рассказывал.

В письме ей он пишет: «…глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри сделалось как-то тесно и неловко… абсолютно не понимаю, чем они поразили тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла…»

Куда больше Есенина тронул ставший классическим случай, когда на очередном перегоне с их поездом начал соревноваться жеребёнок — мчался версты две, но затем, конечно же, отстал.

Мариенгоф запомнил, как страстно и яростно Есенин болел за жеребёнка.

Ожившая метафора нови!

И обобщения Есенина впервые заходят максимально далеко.

«Мне очень грустно сейчас, — сообщает Есенин Жене Лившиц, — что история переживает тяжёлую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определённый и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены; без славы и без мечтаний. Тесно в нём живому, тесно строящему мост в мир невидимый…»

Интересные у них были разговоры в том харьковском тарантасе: по письму видно, что он продолжает делиться сомнениями, о которых у них уже шла речь.

В сказанном Есениным видно явное разочарование. И дело, конечно, не только в жеребёнке.

Случай в Новочеркасске подействовал на него обескураживающе: какая-то наглая бестолочь называет его — главного русского поэта — «шарлатаном» и ещё грозит при этом?!

И они теперь вынуждены едва ли не бежать — а какие были планы!..

Но точку здесь поставить никак не получится — только запятую.

Да, в Баку компания занималась лишь железнодорожными делами Колобова; никаких стихов.

Но что удивительно: Мариенгоф захворал, и Есенин один поехал из Баку в Тифлис, выполняя поручения Колобова. В Тифлисе Есенин вёл переговоры… о возвращении Советской России части подвижного железнодорожного состава.

Много чем Есенину приходилось заниматься, но таким — впервые.

Там он попал в гости к местному адвокату. Адвокат был меньшевиком, а сын его — большевиком.

Казалось бы, как стоило вести себя Есенину в Грузинской демократической республике, сохраняющей определённую независимость и управляемой меньшевиками?

Тихо себя вести, смирно.

Однако Есенин сам завёл разговор на политические темы, словно бы вызывая скандал, и, всё более горячась, уверенно повторял: «Мы — советские», «Советская Россия — наша Родина!»

Закончилось тем, что Есенин закричал с балкона: «Да здравствует Советская Россия!»

Его услышала местная меньшевистская милиция — и тут же нагрянула в квартиру.

Сына адвоката, которого могли арестовать, пришлось закатать в ковёр. Чтобы милиция не тронула Есенина, дали взятку.

И это происшествие придаёт метаниям Есенина несколько иной отсвет: жеребёнка ему жалко, большевики ему не кажутся соразмерными задачам, которые сам он ставил перед революцией; но едва встретив даже умеренных противников советской власти, Есенин встаёт на дыбы: мы?! Мы за большевиков!.. А вы что думали?

…В сентябре начали собираться в обратный путь.

Толя совсем разболелся — у него оказалась тропическая лихорадка.

Он остался хворать в салон-вагоне, а Есенина Колобов посадил на красноармейский поезд — назад, в Москву, разведать, не ищут ли их уже люди с наганами, и, главное, доложить председателю транспортного отдела Громану о проделанной работе.

Дорога, естественно, лежала через Ростов.

Надо было что-то делать с Ниной — а что? Куда её везти?

Разрешилось всё негаданным способом. Василий Казин, который должен был Есенину помогать в сватовстве, встретил в Ростове Нину и… сам в неё влюбился без памяти.

Какое уж тут сватовство!

Есенин был в Ростове на бегу, успел на какое-то сборное выступление, даже что-то прочитал, но тут же умчался на поезд. Неизвестно даже, успел ли чмокнуть Нину в щёку.

А Казин остался.

У него с Ниной сложатся отношения, но начнутся удивительные страсти и драмы протяжённостью в несколько лет. Первая любовь у неё, первая любовь у него. Казин напишет о Грацианской множество стихов и воплотит её в главной героине своей поэмы 1926 года «Лисья шуба».

Есенину придётся уступить Нину молодому товарищу.

Ах, Нина. Как жаль.

Жильё они с Мариенгофом опять потеряли — что толку было платить за квартиру, если их два с половиной месяца дома не было?

Если бы не инцидент в Новочеркасске, они, может, так и превратились бы в бродячую труппу, кружившую по России.

В Москве Есенин селится у Кусикова — в районе Арбата, в Большом Афанасьевском, дом 30.

19 и 20 сентября посещает два поэтических вечера в Политехническом музее.

На первом проходил диспут о задачах современной литературы — Есенин на сцену не выходил, но ругался из зала, крича, что нет никаких футуристов, никаких пролетарских поэтов, а есть только имажинисты, обнажившие поэтическое слово.

На следующий день был смотр поэтических школ: от футуристов — Пастернак, Буданцев и Маяковский, читавший поэму «150.000.000»; от неоклассиков — Павел Антокольский; битый Ипполит Соколов представлял экспрессионистов. Имажинисты явились в составе: Шершеневич, Грузинов, Кусиков, Есенин.

Здесь состоялось первое чтение «Сорокоуста», написанного ещё в салон-вагоне, сразу после погони жеребёнка за паровозом.

Есенинское впечатление было столь сильным, что стихи родились тут же — нечастый для него случай:

Поэму снова посвятил Мариенгофу.

Сорокоуст — сорокадневный цикл молитв, поминальных или о здравии. Поэма «Сорокоуст» — наиважнейший текст Есенина той поры, самая мрачная из всех его «маленьких поэм», и речь там идёт, ни много ни мало, о крестьянском апокалипсисе.